В горах Тигровых
Шрифт:
— Проснулся. Эй, мужики, бабы, подымайсь! Пашни будем огораживать!
Солнце палило во всю мощь. Люди просыпались, смахивали бусинки пота со лбов, упарились спать на солнце. Устало смотрели на большака, и, может быть, впервые в жизни, за все время странствий по земле русской, они почувствовали, как устали жить, как тяжка жизнь и как в ней мало радостей. Смотрели тупо, безразлично. Каждый взгляд говорил, что, мол, оставь нас в покое, большак. Однова помирать.
— Очнитесь, люди! Еще остались хлеба, не все загублено, еще можно многое спасти, себя спасти. Здесь муки не
— Э, что говорить, Феодосий Тимофеевич, завел ты нас на погибель. Сгинем все! — простонала Марфа, от которой этого стона никто не ожидал.
— Не сгинем. Только не надо капуститься. Подымайсь. Пока бабы заварят хлебево, мы уже многое сделаем. Андрей, посчитай, сколько мы их наколотили?
— Э, что считать. Всех не съедим. Вытаскивать надо на закрайки, и пусть тухнут — может, вонь отгонит зверя, — вяло махнул рукой Андрей.
— Погиб Прокоп, кого же завтра засекет зверь? — тихо проговорил Митяй.
— Прокоп погиб, как в бою. Он защищал нас, хлеб, значит, и энту землю. Живые должны о живом и думать.
— Может, и так. Бьемся за свои жизни, с нашей жизнью подымаем и землю, — согласился Митяй.
— Теперь, поди, откажетесь от заповедных мест? — ехидно спросил Ларион.
— От присяги и заповеди не отказываются. А кто откажется, тот изменник. Потому молчок! — рыкнул Феодосий.
— Могу и помолчать. Но ежли так пойдет, то скоро зайцы почнут нас убивать. Вы меня еекли, теперь звери вас секут.
— Нас, Ларион, нас, — поправил Феодосий — Тебя же за дело секли. Поставим поскотину, и отойдет зверь. Сами виноваты, ворон просчитали, за просчет наказаны. Пошли делать засеки, авось помогут.
— Пошли, не впервой робить, — поднялся Фома — Жить захочешь, еще не то сделаешь.
10
Аниска и Андрей наспех пожевали мяса, запили молоком, заседлали коней и тронулись берегом моря в тайгу. Тропка то вилась по самой кромке прибоя, то поднималась к седым скалам, вдруг падала вниз, наконец круто отвернула от моря и повела в тайгу. А впереди сопки и сопки, с причудливыми изгибами вершин. А на них темная зелень кедров, чуть светлее — дубов, и уж совсем светлая зелень берез, кленов, ясеней. В долине речки Аввакумовки покосы, пахучие травы, ковры цветов. Кони ходко шли по тропе, пофыркивали. Тропа металась по берегу речки, падала на перекаты, уходила на прилавки сопок, брела через бурные ключи, уводила в таежную хмарь. А там дрожало знойное марево, там стыла легкая синева.
— Вот здесь и будем косить сено, — показал на покосы Аниска — На сто деревень хватит, — с большим преувеличением заключил он.
— Зря мы так сразу поехали, надо бы похоронить Прокопа, а уж тогда и ехать, — сокрушался Андрей.
— Без нас похоронят.
— Знамо, без нас, но чтой-то душа нудится, жалко мне Софку.
— Есть слых, что она была твоей первой любовью. М-да, а от первой-то любви так просто не отмахнуться.
— А здесь места веселей, солнечней, — перевел разговор Андрей — Гля, там еще туманы,
— Может, и поспешили, но и от поста нам не след отрываться. И не спешить было нельзя. Апосля можно и здесь пахать, ежли дорогу прорубить. К покосам-то так и так придется рубить дорогу.
Звонко цокали подковы по камням, друзья зорко посматривали на сопки, тропу. Ведь они ехали без оружия. Одни ножи, а что с них толку? Так висят, для успокоения, на ремнях.
Подъехали к широкому валу, что высился на прилавке. Остановили коней. Спешились. Взошли на вал. С интересом смотрели Древнюю крепость. Здесь торчали остовы каменных фундаментов, круглые каменные ядра, валялись ржавые чугунные котлы. Аниска ковырнул носком землю, поднял наконечник бронзового копья. Проговорил:
— Когда-то здесь тоже жили люди. Жили, а кто-то пришел и всех убил. Скоро убил, даже каменные ядра не успели бросить на головы врагов.
Андрей тоже прошел за вал. Под ногами была мощеная дорога, которая терялась в зарослях ольховника. На валу же росли многоохватные дубы, каждому по двести лет, если не больше, тополя были еще шире. Когда-то здесь бурлила жизнь. Давно умер город. Но почему он умер? Может быть, его убили враги? А может быть, его просто бросили, чтобы построить новый? Но тогда куда ушли те люди? Андрей не согласился с Аниской, что этот город умер враз, вдруг. Если на него напали враги, то он умирал долго, умирал в одиночку. И некому было помочь ему, ударить с тыла по врагу.
Постояли, помолчали. Тронули коней дальше.
— Здря мы не взяли ружья. Опасливо как-то, — проговорил Аниска.
— Может быть, и здря, но уже вертаться не будем. Как ты думаешь, есть ли еще здесь такие деревни? — кивнул на городище Андрей.
— Думаю, что были, но сейчас нет. Такой вал построить — надо много люду. А где он? То-то. Нет здесь столько людей. Крохи остались.
Ехали долго. Но никого пока не встретили. Не было видно признаков жилья. Но тропа-то есть; значит, есть и люди? Должны быть люди?
И там, где сливается Аввакумовка с речкой Минеральной, друзья увидели тигра. Еще раз пожалели, что не взяли ружей. Тигр стоял на перекате и жадно лакал воду. Видно, славно поохотился, теперь мучила жажда. Кони захрапели и встали, запрядали ушами, попятились. Тигр поднял голову, посмотрел на всадников, тихо рыкнул, вышел из речки, отряхнул лапы и лениво побрел по берегу.
Кони не сразу пошли на брод. Заупрямились, боялись тигрового запаха. Но все же их заставили перейти перекат. Но на берегу они понесли всадников в галопе, не сбиваясь с тропы.
С трудом придержали коней. Тропа взяла круто вправо. Зашла под тень ильмов и верб, здесь пахло прелью, грибами и цветами.
На косе речки Аввакумовки сидел человек. У ног его лежали лук, колчан со стрелами, копье. Незнакомец был похож на амурских нанайцев. Вот он заслышал топот копыт, цоканье подков, вскочил, схватил копье, но тут же бросил его на гальку. Улыбнулся. Показал пустые руки.
Друзья остановили коней, спешились. Тоже показали пустые руки, даже отстегнули ножи с поясов, бросили их на землю.