В городе Ю. (Повести и рассказы)
Шрифт:
Ага! Вынырнул он! Лечу туда, на дикой скорости влетаю в Плодовое — и в упор ослепляет свет его фар. С выключенными поджидал! Желтые галогенные фары, одна яркая, другая чем-то залепленная, словно гноящаяся… уже не свернуть!
Перед фарами тускло светится высокий бампер — как бы изогнутая никелированная толстая кроватная спинка.
Бэмц!
Последнее, что вижу в упор,— лбом моим окровавленные разбитые часы на щитке: 23.28. Совсем не поздно еще!
Сияние. Простор. А где же флейта?..
А как же она? Делаю резкий рывок, непонятно какими органами, и пикирую с какой-то страшной высоты к моей избушке, влетаю в сенцы. Что-то не то!..
Понятно, что не то: не чувствую запахов! И еще мелочь — меня нет! Поднимаюсь наверх, меня нет — только тончайшие, чувствительнейшие ступени из меркурина слегка проседают по очереди… первая… вторая… третья… четвертая… Дверь. Дергаю. Закрыто! И явственно чувствую: за ней — ужас. Прохожу с к в о з ь нее. Нелли нет. Вот — отскочив в ужасе, дрожит в углу, в коротенькой рубашке в горошек. И только губы шевелятся, и я чувствую — произносят: «Ты?..» И последнее потрясение — на будильнике 23.25! На три минуты р а н ь ш е.
И — долгая тьма. Открываю глаза. В машине. Авто мое завалилось набок — по тому чувствую, что голова моя налилась. С трудом поворачиваю ее, шевелю губами… осторожно сплевываю изо рта острые дребезги. Резко вверх перед глазами, как Александрийский столп в Питере, поднимается освещенная задранной фарой сосна. Вырулил?… Как? Когда?
Вылезаю, ссыпаю с себя стекла… очухиваюсь. Соленый вкус на губе… Значит — жив!?
Размотал, покачиваясь, трос, закинул на ствол — сам себя, как Мюнхгаузен, вытащил из болота.
Еду обратно. Ветер полощет волосы — лобового стекла-то нет! Забираюсь на горку — работает только первая скорость. И вижу, как в сказке: избушка моя сияет, вся в огнях! Коля-Толя, наш бог света, дизель свой выключает где-то около восьми — дальше лишь по спецзаказу. Иногда, где-то около шести, зловеще подмигивает: мол, хочешь нормально доужинать — неси бутыль, а не то погружу все в первозданную тьму на фиг! Сутенер-электрик, как я его зову.
А такое вот ночное сияние он устраивает лишь в одном случае: когда покойник. Обмывание, похороны, поминки! Это — праздник его, не жалеет горючего. Электрик-некрофил.
Кто же сейчас покойник, соображаю подруливая. И понимаю: как — кто? Чей дом сияет? Я это!
Подруливаю к крыльцу, вбегаю. В кухне в собственном сиянии — Коля-Толя. Изумленно смотрит на меня. Потом тычет дрожащим пальцем вверх.
— …а она… кричала… что ты…
Успокаиваю его жестом руки, медленно поднимаюсь по винтовухе… ноги мои видны… но как-то смутно. Дверь заперта. Трясу.
— Кто? — сиплый голос Нелли.
— Я.
Распахивает дверь. В той же рубашечке в горошек, но уже в джинсах.
— А… кто… только что был,— дрожа, спрашивает,— и исчез?
— Тоже
То была лучшая ночь нашей любви!
Коля-Толя, помаявшись внизу, убыл. И грянула тьма!
Шепот, лепет, молчание и — крик раненой оленихи. И — отключка ее! Стала абсолютно ледяная! Теперь еще она умерла! Во тьме нащупал внизу пластмассовое ведро, побежал к колодцу — и… что-то тогда еще мне странным показалось… Но не до мелочей было! Наполнил, вбежал, плеснул на нее — она уже как-то оказалась на полу… Тишина… неподвижность… потом языком слизнула каплю с губы! Уф!.. Радостно швырнул ведро с лестницы вниз.
Просыпаемся — бьет солнце! Снизу — гудок. Снова гости пожаловали? Надеюсь, в этот раз не покойник? Накидываю халат, спускаюсь.
Алехин!
И тут ужас, дуновение которого почувствовал вчера, пронзил до пяток. Ведро! Покарябанное пластмассовое ведро, с которым я ночью за водой бегал и тут бросил. Ведро! Всегда, сколько я тут прожил, синим было, а сейчас — красное!.. Где я?
Алехин молча глядит, и по одобрительному его взгляду чувствую: снова он меня хвалит за смекалку, снова я ухватил какую-то суть! Но какую?
— Вы тоже, наверное, чувствуете, что надо поговорить? — он мягко произносит.
Тоже! Я! Это он — тоже!
— Мы не разбудим вашу даму?.. Может быть, пройдем… в беседку?
Железная беседка возле склепа, на краю кладбища… Хорошее место!
С опаскою обхожу подальше от ведра, смотрю на Алехина… Он как бы сокрушенно разводит руками, выражая: тут нечто выше нас, тут мы не властны!
Сели на железные скамьи. Паутина светится на крестах. Молчание.
— Ну, с чего начнем? — Алехин улыбается.
— Для простоты — лучше с конца! По вашей милости вчера гробанулся?
— По своей, исключительно по своей.
Снова пауза.
Пытки, что ли, к нему применять?
— Почему ведро другое?
— …Вот этот вопрос уже посложней. Знаете, что такое эгрегор?
— Без понятия.
— Ну, это как бы яблоня. Растет на кладбищах. Одно яблочко упало с нее — и сгнило. И все. Для большинства. Остальные яблочки мирно засыхают, так и не востребованные. Хотя и они есть! Эгрегор — это как бы информационный смерч, в котором сплетена вся информация о всех возможностях, которые могли бы быть… но не были! Душа, как червячок, обычно только одно яблочко успевает подточить.
— Ясно. А я, значит, несколько? Почему?
Алехин развел руками: если бы я знал!
— Еще можно это сравнить с игрой в кости…— говорит он.— Как бы кубиком с точками от одной до шести… У кого какой гранью выпадет. А у вас он уже падает несколько раз.
— И все время на двойку?
Алехин улыбается.
— Приблизительно да.
— А как иначе? — спрашиваю.
— Ну… как-то сильнее надо этот «кубик» боднуть. Мы даже приблизительно не представляем, как это выглядит физически…