В гостях у Джейн Остин. Биография сквозь призму быта
Шрифт:
Колледж Святого Иоанна был логовом твердолобых тори, часть которых даже не признала пришлеца-протестанта, короля Георга I Ганноверского, сюзереном Великобритании, когда он взошел на трон в 1714 году вместо католических наследников свергнутого Якова II. Остины называли себя умеренными тори, и Джейн, в той мере, в какой женщинам позволялось иметь политические взгляды, по-видимому, относила себя к ним же. Это не означало, что они принадлежали к формальной политической партии; такого в помине не было. Дома разговор редко заходил о политике, которая, по словам одного родственника, «скорее воспринималась как нечто само собой разумеющееся, чем подлежащее обсуждению». Однако откровенно консервативные взгляды Остинов подразумевали общую тенденцию поддерживать церковь, джентри
Влияние Французской и Американской революций на общество, на первый взгляд, кажется далеким от творчества и житейских забот Джейн. На самом деле, вопросы справедливого устройства общества и того, как его достичь, когда ранг не в ладах с достоинством, рябью пробегают по глади ее романов. Вслед за отцом и братьями Джейн испещряла поля семейного экземпляра «Истории Англии» Голдсмита патерналистскими банальностями. «Какой же жалости заслуживают бедные, – писала она, – и какого порицания богатые!»
В Оксфорде к Джеймсу присоединился брат, которого принято считать любимцем Джейн. Генри, веселый и энергичный, воспринимал жизнь гораздо проще, чем хмурый Джеймс. «Чрезвычайно нежный и добрый, – вспоминала впоследствии Джейн, – Генри был душой компании: он не мог не смешить». Этот солнечный персонаж «выделялся из всех красотой», и его счастливая самоуверенность, возможно, питалась «мнением отца», что он, со своим «постоянно искрящим умом», – «самый талантливый» из братьев Остин. Однако были и те, кто находил Генри чересчур самоуверенным и считал его остроумие неглубоким, а таланты «более показными, чем реальными». Это окажется правдой.
В Святом Иоанне братьев навещали их родственницы, в том числе изящная кузина Элиза, дочь сестры мистера Остина Филадельфии Хэнкок. Это была искушенная молодая леди, проведшая юность в путешествии по континенту. Тем не менее ей нравились провинциальные кузены и их оксфордский колледж, и во время визита она «просто влюбилась в сад и позавидовала тем, кто имеет возможность гулять в нем каждый день». Внимание модницы Элизы, естественно, привлекло одеяние студентов: «Меня очаровала черная мантия, и квадратная шапочка показалась мне в высшей степени подобающей». Генри Остин, подобно Элизе, обладал прекрасным чувством стиля и выглядел как классический оксфордец. «Не думаю, что ты узнала бы Генри, – писала Элиза другой родственнице, – с напудренными волосами и прекрасно одетого, кроме того, он сейчас выше своего отца». Пудра на волосах Генри свидетельствовала о том, что он принадлежал к тори и не имел ни малейшего касательства к взлохмаченным шевелюрам, какими щеголяли французские революционеры. Запомните эту хорошенькую кузину, восторгавшуюся студентом в садах Оксфорда, потому что мы о ней еще услышим.
Еще в Оксфорде Джеймс первым из детей Остинов ступил на литературную стезю. Он стал мозговым центром еженедельного журнала «Бездельник», полного мягкой (и не всегда удачной) сатиры. «Из всех химических смесей, – писал он от лица издателя, – самая опасная – чернила». Человек, «единожды макнувший в них свои пальцы», – уверял Джеймс, вовек не избавится от их навязчивого влияния.
Выдержавший с января 1789 по март 1790 года около шестидесяти выпусков, «Разгильдяй» был удивительно профессиональным для студенческого начинания предприятием. Он распространялся в Лондоне издателем Томасом Эджертоном, чья фирма в должное время отметилась в истории тем, что взялась печатать младшую сестру Джеймса Остина.
Однако брату Джейн Эдварду не пришлось присоединиться в Оксфорде к Джеймсу и Генри. Летом 1779 года, когда Джейн было три, в Стивентоне объявилась пара визитеров, полностью изменивших картину жизненных перспектив Эдварда. В итоге он был катапультирован – с типично георгианской внезапностью – в высшие эшелоны джентри-землевладельцев.
Визит в пасторат нанес один из многочисленных кузенов мистера Остина – Томас Найт Годмершэмский-младший, сын богатого мистера Найта, того самого, что
Георгианцы не ездили в свадебное путешествие: выражение «медовый месяц» обозначало первый лунный месяц после бракосочетания. Но они часто совершали свадебный объезд родственников. Одним из апогеев свадебного турне мистера Томаса и миссис Кэтрин Найт оказалась их встреча в Стивентоне с двенадцатилетним Эдвардом Остином. Эдвард был миловидным мальчиком и «сразу пленил их своей особенной красотой». При этом «смешливый и подвижный», он прямо-таки излучал обаяние. Сама Джейн считала, что ее брат Эдвард «восхитительно… мелет чепуху». Поэтому, отправляясь в дальнейший путь, Найты забрали его с собой. Это совсем не так странно, как может показаться: мистер и миссис Остин, например, тоже начали семейную жизнь с временного усыновления малыша, доверенного им другом семьи, знаменитым Уорреном Гастингсом, генерал-губернатором Индии. К несчастью, ребенок вскоре умер от «гнилой жабы» (дифтерита). Каждого женатого мужчину общество рассматривало как родителя если не собственных детей, то чужих.
После свадебной прогулки с Найтами Эдвард вернулся домой к семье. Но поскольку годы шли, а брак Найтов оставался бездетным, они время от времени приглашали мальчика к себе погостить. Мистер Остин, как учитель, не приветствовал отлучек сына, опасаясь «вероятных пробелов в латинской грамматике». Мать Эдварда была дальновиднее, она понимала, как может облагодетельствовать ее сына богатая бездетная чета. В конце концов стало ясно, что Найты хотят взять Эдварда к себе. Сохранилось семейное предание о том, как родители Джейн обсуждали судьбу сына. Разговор завершился спокойным обращением миссис Остин к мужу: «По-моему, дорогой, надобно уважить кузенов и отпустить мальчика».
В результате юный Эдвард отправился в Кент «верхом на пони, которого кучер мистера Найта, сам прибывший верхом, привел для него из Годмершэма». Постепенно «к семье пришло осознание того, что Эдвард выбран на роль пасынка и наследника мистера Найта». В новой семье он был радушно принят и обласкан. «Как к нашему приемному чаду, – писала миссис Найт, – я чувствовала к тебе материнскую нежность».
«Надобно отпустить мальчика», – сказала миссис Остин. Всего «несколько простых слов», которые, по крайней мере по воспоминаниям ее внучки, представившей нам это свидетельство, «мягко решили исход дела». Это были судьбоносные слова, потому что Недди, храбро ускакавший верхом на пони, домой, по сути, больше не вернулся. Не в пример своим более образованным братьям, подававшим блестящие надежды, Эдвард обрел солидное положение и богатство, позволившее именно ему поддерживать в дальнейшем мать и сестер.
«Красота» Эдварда, «смешливость и подвижность», благодаря которым Найты выделили его из компании братьев, в прямом смысле были его богатством. Этим он больше походил на Лиззи Беннет, чем на традиционного георгианского джентльмена. Такое везение Эдварда показалось кое-кому уж слишком неправдоподобным: злопыхатели пустили слух, будто бы он не просто приемный, а «незаконный сын» мистера Найта. Однако запись о рождении Эдварда в метрической книге динского прихода это опровергала, и постепенно сплетники умолкли. Окончательное усыновление – «взятие в полное владение» – состоялось, когда Эдварду исполнилось шестнадцать, в 1783 году. На трогательной силуэтной картинке, изображающей это событие, Эдвард буквально передается из рук в руки. При следующей встрече с братьями и сестрами он уже выглядел совершенно иначе, чем они. В библиотеке Чотон-хауса до сих пор хранится зеленый бархатный подростковый костюмчик, якобы принадлежавший Эдварду. Он гораздо роскошнее шерстяного сюртука и бриджей сына благородного, но бедного священника. Более того, костюмчик посажен на подкладку из золотой тафты.