В гостях у турок
Шрифт:
— О, они эти человки всякаго даму такъ тонко знаютъ, такъ тонко, что даже удивительно, дюша мой! — отвчалъ Карапетъ и чмокнулъ свои пальцы.
— Непремнно напишу объ этомъ происшествіи Василію Кузьмичу, ршилъ Николай Ивановичъ. — Евнухъ и Глаша! Вотъ происшествіе-то!
Онъ спустился внизъ за евнухомъ и вскор вернулся вмст съ нимъ на верхнюю палубу.
— Отправили въ гаремное отдленіе. Она тамъ вылежится, — сообщилъ онъ Карапету, схватилъ евнуха за об руки и сталъ его благодарить:- Мерси, мосье Ага, мерси… Шакюръ…
Евнухъ улыбался и
— Выпить ему съ нами предложить нельзя-ли? — спросилъ Николай Ивановичъ Карапета и прибавилъ:- Переведи ему по-турецки. Скажи, что за Азію пьемъ.
Карапетъ перевелъ и отвтилъ:
— Благодаритъ. Не хочетъ.
Евнухъ кланялся и прикладывалъ ладонь руки къ чалм и къ сердцу.
— Вздоръ! Выпьетъ, ршилъ Николай Ивановичъ и сказалъ Карапету:- Заказывай три рюмки коньяку. Теперь Азію Европа будетъ чествовать. Ни разу съ евнухомъ не пилъ, а тутъ такой хорошій случай…
Карапетъ нажалъ кнопку и далъ звонокъ въ буфетъ.
XCV
Явившемуся слуг были заказаны опять три рюмки коньяку. Тотъ скалилъ зубы и улыбался.
— Закажи, дюша мой, для евнухъ лучше лимоннаго вода съ вареньемъ. Онъ лимоннаго вода будетъ лучше пить, — посовтовалъ Карапетъ Николаю Ивановичу.
— Лимонадъ? Отлично. Тогда и мы на лимонадъ съ коньякомъ перейдемъ, — отвчалъ тотъ. — Заказывай, заказывай… Да пусть ужъ кабакджи-то твой полъ бутылки коньяку принесетъ. Такъ выгодне будетъ, оптомъ всегда дешевле. А супруга — тю-тю… Въ гаремъ спроважена. Опасаться теперь некого… — махнулъ онъ рукой и улыбнулся пьяной улыбкой, фыркнувъ носомъ.
Подъзжали къ Канледже, послдней пароходной пристани на азіатскомъ берегу Босфора. Вдали синлъ темнымъ пятномъ выходъ въ Черное море. Около прохода высились на утесахъ внушительныя турецкія укрпленія. Карапетъ тотчасъ-же указалъ и на проходъ, и на укрпленія Николаю Ивановичу.
— Видишь, дюша мой? Это вашего руски Чернаго море.
— Вижу, вижу! Матушка, Русь православная! восторгалъ тотъ. — Вотъ надо-бы передъ Чернымъ-то моремъ русской водочки выпить, да вдь здсь ее на пароход достать нельзя…
— Нельзя, нельзя. Да ты, эфендимъ, не туда смотришь.
— Какъ не туда? Я въ лучшемъ вид все вижу.
Но Николай Ивановичъ былъ уже пьянъ и ничего не видлъ. Глаза его ушли подъ лобъ и самъ онъ изрядно покачивался на ногахъ, языкъ его заплетался. Карапетъ былъ тоже пьянъ, но выглядлъ бодре своего товарища. У него только съузились глаза и лицо побагровло еще боле.
— Канледже! закричалъ матросъ внизу. — Канледже! — выставилъ онъ съ лстницы свою голову въ феск и заглядывая на верхнюю палубу.
Еще дв-три минуты и пароходъ ударился бортомъ о деревянную палубу и заскриплъ своей обшивкой. На верхней палуб стоялъ слуга съ подносомъ, рюмками и бутылками и кланялся.
— Принесъ? Отлично! — воскликнулъ Николай Ивановичъ. — Исправный слуга. За это получишь потомъ хорошій бакшишъ. Ну, господинъ Ага, пожалуйте!.. Же ву при, мосье Бей…
Евнухъ кланялся, прикладывая руку къ чалм и къ сердцу, и благодарилъ, но Николай Ивановичъ не отставалъ и лзъ къ нему со стаканамъ. Евнухъ взялъ стаканъ, пригубилъ изъ него и поморщился.
— Залпомъ, залпомъ, Мустафа Махмудычъ… Вотъ такъ… За Азію! Люблю Азію!
И Николай Ивановичъ, и Карапетъ выпили свои стаканы. Евнухъ еще пригубилъ и отставилъ стаканъ, помстивъ его около себя на скамейк.
— Эхъ! А еще дамскій кавалеръ! — крякнулъ Николай Ивановичъ. — Ну, да ладно. Все-таки съ евнухомъ пилъ и сегодня напишу объ этомъ Василію Кузьмичу въ Питеръ.
А пароходъ отваливалъ отъ азіатскаго берега и направлялся къ европейскому, къ послдней пристани передъ Чернымъ моремъ, гд рейсъ его уже кончается, и отъ котораго онъ долженъ идти обратно въ Константинополь.
Вотъ и пристань. Стаканы опять наполнены. Передъ этой пристанью Николай Ивановичъ ужъ закричалъ: «ура» и залпомъ охолостилъ стаканъ. Евнухъ захихикалъ и тоже пригубилъ изъ своего стакана.
На восторженное ура съ нижней палубы на верхнюю стали подниматься турки въ чалмахъ, спрашивали въ чемъ дло и, получивъ отъ евнуха отвтъ, удивленно осматривали Николая Ивановича, бормоча между собой что-то по-турецки… Слышались слова: «урусъ… московлу… руссіели» (то-есть: русскій… москвичъ). Расхаживающій по палуб въ шапк на затылк Николай Ивановичъ сталъ ихъ приглашать выпить.
— Урусъ и османлы (то-есть: русскій и турокъ) — друзья теперь, а потому надо выпить, — говорилъ онъ имъ. — Карапетъ! Переведи.
Армянинъ перевелъ. Турки скалили зубы и только улыбались. Но одинъ изъ нихъ, старикъ съ подстриженной бородой, взялъ стаканъ и сталъ пить. Николай Ивановичъ пришелъ въ неописанный восторгъ и лзъ къ нему цловаться.
— Карапеша! Другъ! Какой человкъ-то онъ душевный! Не похоже, что и турокъ! — восклицалъ онъ. — Ахъ, какъ жалко, что мы ихъ били въ прошлую войну! Скажи ему, Карапеша, по-турецки, что я жалю, что мы имъ трепку задавали.
Армянинъ перевелъ. Турокъ радостно закивалъ головой и допилъ свой стаканъ. Николай Ивановичъ жалъ ему руку, увидалъ четки на рук его и сталъ ихъ просить на память, тыкая себя въ грудь. Турокъ далъ. Въ обмнъ Николай Ивановичъ презентовалъ ему брелокъ съ своихъ часовъ съ какой-то скабрезной панорамой.
Пароходъ давно уже шелъ обратно въ Константинополь, заходя на пристани европейскаго и азіатскаго береговъ. Стаканы то и дло пополнялись. То и дло слышались восклицанія: «За Европу! За Азію!» Николай Ивановичъ былъ уже такъ пьянъ, что путалъ берега и пилъ «за Азію», когда они были въ Европ и наоборотъ. Турокъ не отставалъ отъ него и отъ армянина и былъ ужь тоже изрядно пьянъ. У пристани Буюкдере онъ указалъ на лтній дворецъ русскаго посольства и пожелалъ выпить за русскихъ. Когда армянинъ перевелъ желаніе турка, Николай Ивановичъ опять закричалъ ура.