В гостях у турок
Шрифт:
— На Везувій въ Неапол взбирались мы. Ужъ какія рожи насъ тогда окружали — и все-таки не было такъ страшно, какъ здсь! Вдь оттого-то я къ вамъ и бросилась спасаться, когда мы въ тунель въхали, продолжала Глафира Семеновна. — Мой мужъ хорошій человкъ, но въ ршительную минуту онъ трусъ и теряется. Вотъ потому-то я къ вамъ подъ защиту и бросилась. И вы меня простите. Это было невольно, инстинктивно. Вы меня поняли, монсье?
Брюнетъ опять кивнулъ, и хотя все-таки ничего не понялъ, но думая, что рчь идетъ все еще о томъ, когда поздъ прибудетъ въ Блградъ, заговорилъ:
— Теперь будетъ статіонъ Карловцы
— Всего три станціи? Какъ скоро! удивилась Глафира Семеновна.
— Въ Землинъ будетъ нмецка митница [1] , а въ Београдъ — србска митница. Пассъ есть у господина? Спросятъ пассъ, — отнесся брюнетъ къ Николаю Ивановичу.
— Вы на счетъ паспорта? Есть, есть… Какъ-же быть русскому безъ паспорта? Насъ и изъ Россіи не выпустили-бы, — отвчала за мужа Глафира Семеновна.
1
Митница — таможня.
Брюнетъ продолжалъ разсказывать:
— Земунъ — семо, потомъ Дунай рка и мостъ, овамо — Београдъ србски… Опять паспортъ.
— Стало быть и у васъ насчетъ паспортовъ-то туго? — подмигнулъ Николай Ивановичъ.
— Есть. Мы свободне держава, но у насъ везд паспортъ.
Разговаривая съ брюнетомъ, супруги и не замтили, что ужъ давно стемнло и въ вагон горлъ огонь. Николай Ивановичъ взглянулъ на часы. Было ужъ девять. Брюнетъ предложилъ ему папиросу и сказалъ:
— Србски табакъ. На Србія добръ табакъ.
— А вотъ петербургскую папироску не хотите-ли? — предложилъ ему въ свою очередь Николай Ивановичъ. — Вотъ и сама мастерица тутъ сидитъ. Она сама мн папиросы длаетъ, — кивнулъ онъ на жену.
Оба взяли другъ у друга папиросы, закурили и разстались. Брюнетъ ушелъ въ свой купэ, а супруги стали ждать станціи Карловицъ.
— Карловцы! — возгласилъ кондукторъ, проходя по вагону.
Посл станціи Карловицъ Глафира Семеновна стала связывать свои пожитки: подушки, пледы, книги, коробки съ закусками. Ей помогалъ Николай Ивановичъ.
— Скоро ужъ теперь, скоро прідемъ въ Блградъ, — радостно говорила она.
V
Подъзжали съ станціи Землинъ — австрійскому городу съ кореннымъ славянскимъ населеніемъ, находящемуся на сербской границ. Вдали виднлись городскіе огни, въ трехъ-четырехъ мстахъ блестлъ голубовато-блый свтъ электричества.
Николай Ивановичъ и Глафира Семеновна стояли у окна и смотрли на огни.
— Смотри-ка огни-то какъ разбросаны, сказала она. — Должно быть, большой городъ.
— Да. Это ужъ послдній австрійскій городъ. Посл него сейчасъ и Блградъ, славянское царство. Прощай нмчура! Прощай Гуніади Янусы? проговорилъ онъ.
— Какъ Гуніади Янусы? быстро спросила Глафира Семеновна.
— Да вдь это венгерская вода, изъ Венгріи она съ намъ въ Россію идетъ. Ну, я венгерцевъ Гуніади Янусами и называю.
— Да что ты! То-то она мн такъ и противна бываетъ, Когда случается ее принимать. Скажи на милость, я и не знала, что эта вода изъ цыганской земли идетъ! По Сеньк шапка. Что люди, то и вода… На черномазаго человка
Николай Ивановичъ замялся, не зналъ, что отвчать, и брякнулъ:
— Жрутъ.
— Да вдь это нездорово, ежели безъ нужды.
— Привыкли, подлецы.
— Ужасъ, что такое! произнесла Глафира Семеновна, содрогаясь плечами, и прибавила: — Ну, отнын я этихъ венгерскихъ черномазыхъ цыганъ такъ и буду называть Гуніадями.
Убавляя ходъ, поздъ остановился на станціи. Въ купэ вагона заглянулъ полицейскій въ австрійской кэпи и съ тараканьими усами и потребовалъ паспорты. Николай Ивановичъ подалъ ему паспортъ. Полицейскій вооружился пенснэ, долго расзматривалъ паспортъ, посмотрлъ почему-то бумагу его на свтъ, вынулъ записную книжку изъ кармана, записалъ что-то и, возвращая паспортъ, спросилъ улыбаясь:
— Студено на Петербургъ?
— Ахъ, вы славянинъ? Говорите по русски? оживился Николай Ивановичъ, но полицейскій махнулъ ему рукой, сказалъ: «съ Богомъ»! — и торопливо направился съ слдующему купэ въ вагон.
— Все славяне! Везд теперь братья-славяне будутъ! торжествующе сказалъ Николай Ивановичъ и спросилъ жену:- Рада ты, что мы вступаемъ въ славянское царство?
— Еще-бы! Все таки, родной православный народъ, отвчала Глафира Семеновна.
— Да, за этихъ братьевъ славянъ мой дяденька Петръ Захарычъ, царство ему небесное, въ сербскую кампанію душу свою положилъ.
— Какъ? А ты мн разсказывалъ, что онъ соскочилъ на Дуна съ парохода и утонулъ?
— Да. Но, все-таки, онъ въ добровольцахъ тогда былъ и халъ сражаться, но не дохалъ. Пилъ онъ всю дорогу. Вступило ему, по всмъ вроятіямъ, въ голову, показались блые слоны, ну, онъ отъ страха и спрыгнулъ съ парохода въ Дунай.
— Такъ какое же тутъ положеніе души?
— Такъ-то оно такъ… Но, все-таки, былъ добровольцемъ и халъ. Признаться, покойникъ папенька нарочно его и услалъ тогда, что ужъ сладу съ нимъ никакого въ Петербург не было. Такъ пилъ, такъ пилъ, что просто неудержимо! Пропадетъ, пропьется и въ рубищ домой является. Впрочемъ, помутившись, онъ тогда и изъ Петербурга съ партіей выхалъ. А и поили же тогда добровольцевъ этихъ — страсть! Купцы поятъ, славянскій комитетъ поитъ, дамы на желзную дорогу провожаютъ, платками машутъ, кричатъ «живіо». На желзной дорог опять питье… Въ вагоны бутылки суютъ. Страсть! Я помню… покрутилъ головой Николай Ивановичъ, вспоминая о прошломъ.
А поздъ, между тмъ, шелъ уже по желзнодорожному мосту черезъ Саву — притокъ Дуная и входилъ на сербскую территорію.
Вотъ станція Блградъ. Поздъ остановился. Большой красивый станціонный дворъ, но на платформ пустынно. Даже фонари не вс зажжены, а черезъ два въ третій.
— Что же это народу-то на станціи никого нтъ? удивилась Глафира Семеновна, выглянувъ въ окошко. — Надо носильщика намъ для багажа, а гд его возьмешь? Гепектрегеръ! Гепектрегеръ! постучала она въ окно человку въ нагольной овчинной куртк и овчинной шапк, идущему съ фонаремъ въ рук, но тотъ взглянулъ на нее и отмахнулся. — Не понялъ, что-ли? спросила она мужа и прибавила:- Впрочемъ, и я-то глупая! Настоящаго славянина зову по нмецки. Какъ носильщикъ по сербски?