В гостях у турок
Шрифт:
— Видите, видите!.. вскричалъ Нюренбергъ. — Вотъ ужъ онъ проситъ на чай. А зачмъ? Я самъ вамъ все покажу. Я всякаго уголки Ая Софія еще лучше его знаю.
Но халатникъ не отставалъ и заискивающе улыбаясь, твердилъ: «бакшишъ, эфендимъ».
Николай Ивановичъ сунулъ ему въ руку серебряную монетку въ два піастра.
— Если вы будете давать здсь всякому стараго дьячекъ — о, вы много денегъ отдадите, продолжалъ Нюренбергъ, подвелъ супруговъ къ блой стн и указалъ на слабый оттискъ руки съ пятью растопыренными пальцами. — Когда турецкаго войско
— И такъ съ тхъ поръ пятно и осталось? недоврчиво спросила Глафира Семеновна.
— Такъ и осталось, подмигнулъ Нюренбергъ и улыбнулся.
А Николай Ивановичъ сдлалъ нсколько шаговъ къ алтарному мсту и уже разсматривалъ дв гигантскія свчи, высящіяся по правую и лвую сторону алтаря, и манилъ къ себ жену.
— Глаша! Смотри, свчи-то! указывалъ онъ ей, поражаясь удивленіемъ.
— Да разв это свчи? Это колонны, отвчала Глафира Семеновна.
— Свчи, свчи, мадамъ, подтвердилъ Нюренбергъ. — И представьте себ, изъ самаго чистаго воскъ.
Передъ супругами были дв колоссальныя свчи въ четыре-пять сажень вышины и такого объема въ толщину, что двумъ взрослымъ людямъ еле-еле представлялась возможность обнять ихъ.
— Ну, у насъ на матушк Руси, я думаю, еще ни одинъ купецъ такихъ свчей не ставилъ, торжественно произнесъ Николай Ивановичъ. — Послушайте, Нюренбергъ, какъ-же он зажигаются?
— О, на этого есть особаго лстницы. Эти свчи зажигаютъ только въ самаго большущаго праздники.
— Да неужели он вс изъ воска? Я думаю, тамъ въ середин дерево, усумнилась Глафира Семеновна.
— Псъ… Что вы, мадамъ! Въ мусульманскаго мечеть можетъ по закону горть только настоящаго воскъ и оливковаго масло. А другаго матеріалъ — ни-ни.
И Нюренбергъ сдлалъ отрицательный жестъ рукой.
— Хотите турецкаго хорошаго ковры смотрть? спросилъ онъ. — Здсь есть на полу прикрытаго циновками ковры, которые десять, пятнадцать, двадцать тысячъ піастровъ стоитъ.
Николай Ивановичъ взглянулъ на жену. и отвчалъ:
— Ну, что ковры? Богъ съ ними! Мечеть осмотрли — съ насъ и довольно.
Подтвердила это и Глафира Семеновна, прибавивъ:
— Вдь мы не англичане. Намъ не надо каждый кирпичикъ на каждой колонн разсматривать, или плиты пола считать. Мы такъ… въ общемъ… Видли Софію снаружи и изнутри — ну и довольно. Гд выходъ?
Они начали выходить изъ мечети. Къ нимъ подскочилъ еще халатникъ — и тоже таинственно манилъ ихъ куда-то, но они уже не обратили на него вниманіе и Николай Ивановичъ только отмахнулся. Возвращаясь къ выходу, соломенныя туфли онъ уже несъ въ рукахъ, но никто на это его вольнодумство не обращалъ вниманія.
— Свчи уже очень удивительны! Замчательныя свчи! Царь-свчи! Какъ эти свчи отливали — вотъ что любопытно! повторялъ онъ нсколько разъ.
При выход ихъ окружили халатники и просили бакшишъ. Просилъ себ
— Давать или не давать? спрашивалъ Нюренбергъ. — Вдь изъ-за того и входнаго плата установлена во всякаго мечеть, чтобъ не давать бакшишъ.
— Дайте по немногу. Ну ихъ… сказалъ Николай Ивановичъ. — Пусть церковныя крысы попользуются.
Нюренбергъ принялся раздавать направо и налво мелочь.
LXXIII
Лошади вывозили коляску супруговъ Ивановыхъ изъ переулка опять на площадь. По узкому переулку коляска хала шагомъ, а около нея бжали нищіе съ паперти Ая-Софія, взрослые и дти, оборванные, покрытые струпьями, и просили бакшишъ. Николай Ивановичъ раскидалъ имъ вс имвшіяся у него мдныя деньги.
— А что эти нищіе только турки? спросилъ онъ сидвшаго на козлахъ проводника.
— О, нтъ! отвчалъ Нюренбергъ. — Тутъ есть и цыганскаго дти, и славянскаго, и армянскаго, и греческаго.
— И турки имъ позволяютъ просить милостыню на своихъ папертяхъ?
— О, турки все позволяютъ! Турки давно уже чувствуютъ, что они теперь въ Константинопол не свои.
— То есть какъ это?
— Каждаго часъ ждутъ, что ихъ Константинополь кто нибудь возьметъ.
— Ну?! Кто-же его можетъ взять безъ войны?
Нюренбергъ обернулся, улыбнулся и проговорилъ:
— Да вдь онъ ужъ и сейчасъ взятъ Европой. Нашего падишахъ сидитъ здсь только для виду и никакого своего воля не иметъ, а что русскаго, англійскаго и австрійскаго посланники скажутъ — тому и быть. И турки этого очень хорошо понимаютъ. Ну вотъ… Посмотрите еще разъ на Ая-Софію снаружи, сказалъ онъ, когда коляска выхала на площадь.
Глафира Семеновна вынула бинокль и стала смотрть на мечеть.
— Нтъ, некрасивая она съ наружи. Глыба, каменная глыба и ничего больше. И какъ невзрачна она снаружи, такъ великолпна внутри!
— Да ужъ внутренность ея вкъ не забудешь, поддакнулъ Николай Ивановичъ. — А снаружи именно каменная глыба, грязная, облупившаяся. Но скажите, пожалуйста, отчего ее турки не отремонтируютъ? задалъ онъ вопросъ Нюренбергу.
— Пхе… Отчего! Оттого и не ремонтируютъ, что они теперь не свои. Денегъ мало, деньги нужно на Долма-Багче, на Ильдизъ-Кіоссъ, такъ зачмъ ихъ тратить на Ая-Софія! Кто Константинополь возьметъ — тотъ и отремонтируетъ.
— А что это такое Долма-Багче? спросила Глафира Семеновна.
— Султанскаго дворецъ. На дворцы нужно деньги, на придворныхъ, на войско. И на этого-то предметъ не хватаетъ, такъ какого тутъ Ая-Софія!
— О, Нюренбергъ, да вы либеральничаете! поддакнулъ ему Николай Ивановичъ.
— Здсь всякаго человкъ такъ либеральничаетъ, потому всякаго человкъ знаетъ. Объ этого въ газетахъ только не печатаютъ, а по кофейнаго домамъ вс разговариваютъ. и нашего султанъ знаетъ, что онъ не свой, такъ зачмъ на Ая-Софія тратиться, разсуждалъ Нюренбергъ.