В Иродовой Бездне (книга 4)
Шрифт:
На все подобные предложения следователя Лева спокойно отвечал, что для него жизнь — Христос и дороже всего истины Евангелия.
– А вы подумайте, подумайте как следует. Есть еще время подумать, — убеждал его Тартаковский.
– Мне обдумывать нечего, — сказал Лева. — Христос ясно учил: «Когда поведут вас, не обдумывайте, ибо не вы будете говорить, а дух Отца вашего».
Следователь понял эти слова буквально, сжал кулаки и закричал:
— Вот это верно написано, что не вы говорите. Это не вы говорите,
Он позвонил, пришел конвоир и увел Леву.
Глава 12. Мудрость
(Встреча с братом Грубичем)
«Мудрость, сходящая свыше, во-первых, чиста, потом мирна, скромна…»
посл. Иакова, гл.З, ст.17.
Леву держали в одиночной камере, передач ему не разрешали, питание в то время во внутренней тюрьме, мягко выражаясь, довольно скудное.
Шли дни за днями.
Вдруг надзиратель велел Леве собраться и быть готовым с вещами к выходу.
«Куда же? Что это такое?» — подумал Лева и произнес про себя свою тюремную молитву «Отче, прославь имя Твое!».
Повели по коридору, спустились этажом ниже и остановились у одной камеры. Надзиратель открыл дверь и сказал:
— Заходите!
Лева зашел. Камера была большая, и в ней сидел только один человек.
— Николай Иосифович! — воскликнул в изумлении Лева. — Это вы?
– Я, я, брат Лева, приветствую!
– Вот тебе и на! Вас, оказывается, тоже арестовали! — сказал Лева.
– Да, арестовали, и следствие ведут.
– Интересно, зачем же меня к вам в камеру посадили? — задумчиво спросил Лева.
Лева подумал, а потом, с улыбкой глядя на брата Николая Иосифовича, сказал:
— Мне все ясно. То, что нас посадили вместе, это не случайность, это определенная цель. Я вам вполне доверяю, дорогой брат, но я знаю, что значит следствие. Вот о чем мы с вами здесь будем говорить, — об этом нас попросят рассказать, а если вы не будете рассказывать, вас заставят рассказать, да еще рассказать так, чтобы извратить все, как они хотят.
— Ну, что вы! — сказал с изумлением Грубич. — Неужели вы думаете, что я способен быть предателем?
— Нет, я этого не думаю, но я знаю: когда берут в оборот человека и допрашивают, они в конце концов так допрашивают день и ночь, что им дают показания, какие они хотят. Может быть, им желательно наши оба дела слить в одно, хотя они отлично знают, что у нас никаких близких отношений нет
– Нет, нет, вы можете вполне положиться на меня!
– Я полагаюсь только на Бога. Я знаю, что все мы, люди, остаемся людьми, и когда происходят эти допросы, отсутствием сна или другими методами человека могут довести до такого состояния, что он будет говорить и то, чего не было. Полагаю, что лучше всего, если мы будем молчать и внутренне молиться, и тогда вас не будут допрашивать обо мне и вы не будете иметь повода к лишним тяжелым переживаниям.
— Но ведь они могут и не знать, о чем мы говорим, — сказал Николай Иосифович.
— Во-первых, за нами все время следят в волчок; во-вторых, мы абсолютно не гарантированы, что в эти стены не вделаны «жучки», чувствительные микрофоны. И вот то, что мы с вами сейчас говорим, слушают дежурные специалисты. Поймите, дорогой брат Николай Иосифович, я вполне доверяю, что вы искренний брат, перенесший ради Христа узы, но я не хочу, чтобы вы из-за меня испытывали лишние страдания. Поэтому предлагаю: будем только молиться вместе перед едой, а потом будем молчать. Помолимся об этом.
Два брата-узника встали, преклонили колена и в горячей молитве обратились к Отцу Небесному, Который Один только может помочь им, защитить и поддержать.
После этого они друг с другом не разговаривали. Томительно потянулся первый день, за ним второй, третий…
Леве передач не разрешали, но брату Грубичу неожиданно разрешили, и он в изобилии стал получать колбасу, масло и прочие продукты. Он молча угощал Леву. Лева благодарил Бога и, не отказываясь, с аппетитом ел. Ведь он давно уже был на тюремном пайке, значительно истощал.
«Как мудро делают! — думал Лева. — Чтобы более расположить меня к брату Грубичу, дают ему передачу. Он, конечно, не может не угощать меня. Этими угощениями они полагают еще более расположить меня на откровенность».
И Леву и брата Грубича часто вызывали на допросы. О чем кого спрашивали, они не говорили между собой. Они молчали.
Прошло более двух недель, и к ним в камеру поместили третьего заключенного. Он был средних лет, несколько обрюзгший, страшно удрученный своим положением. И Лева и Грубич с ним разговаривали, спрашивали о его горе. Он только молчал и низко опускал свою голову.
Наконец к вечеру, видя хорошее расположение к нему обоих заключенных, он тихо, шепотом, на ухо сказал Леве:
— Я — наседка!
«Наседками» называются те из арестованных, которым следственные органы поручают следить за определенными лицами в камере, задавать им интересующие следствие вопросы, а потом обо всем информировать следствие.
– Я не хотел, не хотел этого, но меня заставили и сказали, что я должен передавать все, о чем вы между собой говорите.
– Мы понимаем ваше положение, — сказал Лева тихо на ухо ему. — Но вам рассказывать ни о чем не придется, мы между собой не разговариваем.