В Иродовой Бездне. Книга 3
Шрифт:
— Ничего, ничего, — говорил Тишин, хитро улыбаясь, — ты вот что: пиши домой, чтобы тебе прислали больше руководств, учебников — не фельдшерских, конечно, а институтские: патофизиологию, физиологию, внутренние болезни. И вот, зимой вечерами будет посвободней, мы с тобой вместе подзаймемся.
Лева не замедлил написать маме, чтобы ему купили и прислали руководство для врачей. Скоро он получил желанную посылку. Книгам был рад и Тишин.
И вот наступили вечера, когда в комнате доктора Тишина стали аккуратно заниматься.
— Ты не думай, что я врач и все хорошо знаю. Учился я в Томском институте, но так, чтобы только сдать.
Скоро на занятиях по патофизиологии Лева убедился, что действительно врач как бы заново проходит эту дисциплину. Но Леву особенно радовало, что в результате этих занятий его медицинский кругозор расширялся и углублялся.
Иногда Тишин прерывал занятия и начинал рассказывать о своих похождениях. Лева старался его не слушать, но он понимал, что Тишину делиться кроме него было не с кем, а его, Леву, он считает своим другом и поэтому рассказывает о себе в полной мере откровенно. Знал ли врач, кто такой Лева? По всем данным знал, но не подавал виду. Лева же со своей стороны молчал. Это было позорное молчание, но в те годы была такая атмосфера, что все верующие, повсюду, за исключением разве отдельных светочей, совершенно молчали, тихо делились друг с другом при встречах. Это состояние лучше всего можно выразить стихами 38-го псалма (2–8 ст.):
«Я сказал: буду я наблюдать за путями моими, чтобы не согрешить мне языком моим; буду обуздывать уста мои, доколе несчастный предо мною».
«Я был нем и безгласен и молчал даже о добром; и скорбь моя подвигалась».
Лева не беседовал ни с кем, был совершенно замкнут в своей внутренней духовной жизни. Единственной отрадой был для него приезд агитбригады, когда он мог иметь несколько часов братского общения с дорогим братом Жорой.
Лева знал, что одним из фельдшеров в больнице был молодой священник, разумеется бывший. Остриженный, как все, в арестантской одежде, он ничем не напоминал собою священника, но был сдержанным, задумчивым, аккуратным в исполнении, и Лева нередко представлял себе, что он про себя молится. Но подойти и сказать ему хотя бы несколько слов, спросить Лева не решался. Ведь кругом были «пшики», и каждый подобный разговор могут расценить как религиозную пропаганду, а она в условиях лагерей тогда особенно преследовалась.
Доктор Тишин не скрыл от Левы, что он жил с медсестрой Раей, и не только с ней одной, но, посещая другие колонны, имел там связь с другими женщинами.
— Я не могу, не могу, — говорил он. — Ведь это единственное удовольствие в жизни. Ну, еще десять лет проживу, и это кончится. Нужно пользоваться тем, что есть.
На все подобные рассуждения Тишина Лева молчал. Он понимал, что люди, впавшие в грех, не могут иметь и не видят в жизни ничего лучшего, светлого.
За зоной находилась большая прачечная. В ней работали заключенные женщины. Лева изредка, по поручению Тишина, ходил проверять за зону качество санобработки и стирки. Другим фельдшерам, которые это делали, врач не совсем доверял и для контроля посылал Леву. Бывая в прачечной, Лева среди прочих заметил одну молодую девушку, краснощекую, круглолицую, которая не шумела и не кричала, как прочие, в ответ на его замечания, но была как-то особенно молчалива.
— Вы откуда? — как-то спросил Лева.
— Из-под Москвы.
— А за что попали сюда?
— Нам
— Так что же вы, и в самом деле боролись с Советской властью?
— Нет, мы совсем не против власти.
Девушка отвернулась и стала прилежней стирать. Лева отошел в сторону и стал разговаривать с армянином — заведующим прачечной, но мысли его были прикованы к девушке. Что-то подсказывало ему, что это, вероятно, верующая сестра.
Выбрав удобную минуту, когда около нее никого не было, он подошел к ней и прямо поставил вопрос:
— Вы верующая? Вы сестра?
Девушка задрожала, испугалась, однако не посмела отречься и тихо сказала:
— Да, я из евангельских христиан-баптистов.
— Не бойтесь, — тоже тихо сказал Лева, — я брат ваш, тоже люблю Иисуса. Как вы бодрствуете?
Девушка покраснела и, не поднимая головы, ответила:
— Не совсем. Молюсь Богу, прошу сил, но кругом мир, давно не вижу верующих.
— Родители ваши верующие?
— Да, верующие, у нас была хорошая небольшая община. Я с детства возрастала, ходила в церковь. Была молодежь.
— Много вас арестовали?
— Да, мы собирались, несколько человек взяли старших и меня с моей подружкой.
— А где ваша подружка?
— Она отбывает срок в другом лагере.
— Ну, бодрствуйте, сестра, молитесь. Вон идет ваш заведующий, я пойду…
Снова наступила холодная зима. Больница была переполнена, для больных были выделены еще дополнительные помещения.
Неожиданно приехал начальник санчасти. Он обошел помещения больницы. Врач Тишин всячески хвалил Леву, и начальник на этот раз остался доволен им.
— У нас очень много слабых больных, — говорил Тишин. — Нужно их прокомиссовать и сактировать, они совершенно балласт для нашего лагеря.
— Хорошо, — сказал бородач. — Я сейчас позвоню, к нам привезут сюда врача Рогге, и мы прокомиссуем.
Для Левы было большой радостью увидеть вновь дорогую Ольгу Владимировну, хотя для разговора с ней у Левы совершенно не было времени, приходилось напряженно работать, отбирать для комиссии самых слабых, подготавливать их истории болезни. Ольга Владимировна также не имела ни минуты свободной. Она с Тишиным осматривала больных и составляла акты. Но уже одно то, что Лева видел Ольгу Владимировну, слышал ее голос, было для него праздником.
Комиссовку кончили ночью. Несмотря на свою старость и усталость, Ольга Владимировна по-прежнему была со всеми заключенными больными особенно ласкова, заботлива, все так же каждого называя «голубчиком».
«Вот, — думал Лева, — она провела в заключении многие годы. Казалось бы, можно огрубеть, очерстветь. Но нет. Несмотря на усталость и старческие годы, она вся светится любовью и состраданием к людям. И это потому, что она истинная христианка. Любовь Христа делает ее таким чутким, настоящим врачом».
Начальник санчасти, словно угадывая мысли Левы, сказал:
— У нас Ольга Владимировна особый человек. Некоторые считают, что она просто чудачка. А я считаю, что она — воплощение неземной доброты. Мы ее, конечно, на амбулаторные приемы не ставим, иначе она всех от работ освободит. Всех жалеет, каждого симулянта считает больным.
— Да, да, — подтвердила Ольга Владимировна. — Если человек симулирует, значит, он болен. Нормальный, здоровый человек не будет симулировать, он будет работать.