В Иродовой Бездне. Книга 3

Грачёв Юрий Сергеевич

Раньше планировали Горно-Шорскую дорогу вести по этому тракту. Выстроили там среди леса на большом протяжении бараки для колонн, забросили туда провизию, но последние исследования изыскателъско-геологической партии показали, что есть лучший путь, по которому следует прокладывать дорогу, и теперь она пойдет другим направлением. А Бузанчинский вариант признан вредительским.

Слушая эти пояснения, Лева невольно вспоминал о брате-геологе и о той ответственной работе, которую вела эта исследовательская партия. И в то же время ему стало страшно за тех инженеров и геологов, которые утверждали Бузанчинское направление. Что будет с ними? Возможно, они просто ошиблись

в своих изысканиях и расчетах, но в те жуткие годы каждая подобная ошибка рассматривалась как вредительство. Естественно, что они могли быть жестоко наказаны.

На следующий день Леве выдали продукты питания, на вахте он встретился с женщиной, которая была представительницей от отдела снабжения. Она тоже отбывала срок. У нее был маршрут, схема пути, по которому им надлежало двигаться.

Беседуя дорогой, Лева узнал, что эта женщина, лет тридцати, уже прожила большую жизнь. Годы ее в основном прошли за границей. Жила в Китае, в Японии, вращалась среди высшего света, а потом, как русская, решила перебраться на родину, в Россию. Здесь, само собой понятно, следствие установило, что она — шпионка, и ей дали соответствующий срок «наказания». Попав в лагеря, будучи образованной, она стала работать в отделе снабжения управления. Как работницу ее высоко ценили. Вот и поручили ей совместно с Левой предстоящую им работу.

Погода стояла чудесная. Установились теплые дни, природа уже расцвела во всей своей весенней красе, наступило лето. Дорога шла в основном лесом. Вначале были трассы, где трудились сотни заключенных с лопатами, ломами, кувалдами или перевозили грунт на тачках. К вечеру они приблизились к долине между двумя высокими зелеными горами; отсюда-то, собственно, и должно было начинаться Бузанчинское направление.

Здесь было несколько домиков, в которых жил сторож, охраняющий их, — тоже из заключенных. Он приветливо встретил их, они предъявили бумаги, из которых можно было усмотреть, что они не являются беглецами из лагеря, но направляются сюда по делу.

— Вы без конвоя, значит, начальство вам доверяет, — сказал старик, поглаживая бороду. — Ну, и тем более я вам, конечно, доверяю. Ночью бывает прохладно, и ночуйте у меня, в сторожке со мною, я вечером подтапливаю железную печку.

Он заварил чай, гости выложили свои продукты и с аппетитом принялись за них.

— А скоро ли нас будут освобождать? Не слыхать ли там, в управлении? — спрашивал старик.

— Пока ничего не слышно, — отвечала женщина из управления. — Одно ясно, что все мы должны хорошо, добросовестно работать, а начальство увидит само, что мы честные труженики и ничего плохого не говорим и не желаем, и освободят.

Старик закурил махорку и, пуская дым в горящую железную печку, пробурчал:

— Я и так вечный труженик и ничего плохого не говорил, а вот ни за что ни про что запичужили. И при царе был честным, и при Советской власти честным был, уважаемым. А тут вот оказался преступником. Чудно!

Лева, проводивший все месяцы внутри зоны лагеря, отвыкший от длительных переходов, чувствовал себя после этой дороги чрезвычайно усталым, а когда поели, у него просто слипались глаза.

— Иди ложись, — сказал старик. — Ты, видно, здорово устал.

Лева кратко помолился, смотря в окно, сквозь которое виднелось уже потемневшее небо, лег и сразу уснул. Проснулся он рано, но солнце проснулось еще раньше и уже поднялось высоко, но еще не жарко, а нежно согревало землю. Лева отправился на берег речки, умылся. Никого не было. Тишина. Лишь только щебечут, поют птицы. Он преклонил колени и стал молиться.

Здесь, в кустарнике, его, кроме Бога, никто не видел. Он был рад, что мог преклонить колени; ведь в условиях лагеря этого делать не приходилось. Он молился стоя, сидя, лежа… В то время он почти не встречал братьев, которые молились бы на нарах, преклонив колени. Жуткие были годы!

Он весь отдался молитве. Молился с открытыми глазами, смотря в небо и видя в то же время дивный узор гор, синеющих вдали. «Возведу очи мои к горам, откуда придет помощь моя. Помощь моя от Господа, сотворившего небо и землю» — невольно воспомнился ему стих из псалма. Это была минута истинного отдыха. Потом он открыл Евангелие и стал читать. Перелистывая еще и еще страницы псалмов, Лева остановился на словах: «Тебя от ранней зари ищу я, по Тебе томится плоть моя в земле сухой, иссохшей и бесплодной…»

Он оглянулся кругом. Эта земля была отнюдь не иссохшей. Вот у ног его струилась горная речка, берега ее были покрыты зелеными цветущими травами, и везде леса — леса зеленые. Это была земля не бесплодная, не пустая. Каждое дерево, каждый кустарник, каждая травка — все приносили свои плоды, семя по роду своему. И в то же время Лева чувствовал себя как в огромной пустыне. И эта пустыня была в людях. Среди них, как среди заключенных, охраняющих их больных, так и среди местных жителей — шорцев, не текла живая река слова Божия. Души не цвели, не благоухали радостью, любовью и миром. Проволока, штыки, сторожевые вышки, неволя. А те, кто вне этой неволи — разве живут? Разве счастливы? Вот эта женщина, с которой они шли вместе, этот старик? Все это — земля пустынная, сухая, бесплодная. Но почему он, Лева, который держит в руках источник воды живой, сердце которого живет любовью к Богу и людям, — почему он не поделится этим источником, который способен превратить пустыню в цветущий сад, с другими, которые не имеют и понятия о чаше живой воды?

Это потому, что в те дни и годы в нем не было силы для свидетельства, не было огня, лишь в сердце мерцал скрытый свет… А Христос заповедовал: «Так да светит свет ваш перед людьми…» И еще: «Вы — соль земли». Но этого не было. Это были жуткие годы…

Они позавтракали и снова двинулись в путь. Теперь уже не было большой проторенной дороги, была тропинка, местами заросшая травой. В одном месте путь им преградила речка. Она была небольшая, но все же ее пришлось переходить вброд. Лева не искупался, а только освежил свои ноги. Дорогой путники говорили, беседовали обо всем. Леве так хотелось рассказать этой женщине о Христе, спросить, верующая ли она. Но он не решался. Кто знает: работает в управлении, возможно, дала подписку осведомлять Особый отдел обо всех разговорах, настроениях заключенных, с которыми она, соприкасается. И тогда, конечно, она передаст, что он остается горячим верующим. Казалось бы, что в этом особенного? Но все-таки тут Лева молчал.

В те годы был день, когда проводилась всесоюзная перепись населения, и Лева, находясь в этом лагере, знал, что придется ответить на вопрос: верующий ли или же атеист. Многие заключенные перешептывались между собою и говорили, что это страшная анкета, что тех, которые сообщат о себе, что они верующие, будут держать на особом учете, а потом «примут меры». И тогда в страхе некоторые люди отрекались, как Петр, и давали о себе ложные сведения — «неверующий», хотя и верили в Бога. Когда дошла очередь заполнения анкеты до Левы, он попросил записать: «верующий» — «баптист». Заполнявший анкету пожилой работник штаба вскинул на Леву глаза и с недоумением спросил: «Баптист?»