В Иродовой Бездне. Книга 3
Шрифт:
Лева пошел к Букацику поговорить о своей предстоящей работе. Тот, потупив голову, сказал, что нужно подумать, куда пристроить прибывшего. Лева был с ним в хороших отношениях, хотя, вероятно, этот старый врач не мог забыть, как доктор Тишин ставил Леву выше его. Но, с другой стороны, между ним и Левой не было ничего общего. Если с Тишиным Лева имел то общее, что они занимались вместе изучением медицины по присланному Леве руководству, то с Букациком он ни в шахматы, ни в шашки не играл и никогда не сидел праздно, слушая разные анекдоты. В то же время Букацик должен был бы, казалось, быть благодарным Леве, так как было время, о котором никто не знал, когда он приглашал Леву и просил лечить его от «малярии» вливаниями норарсенола.
— Ну, хорошо, — сказал Букацик, — мы тебя направим на обслуживание слабосилки: будешь их перевязывать, лечить, следить за их санитарным состоянием. А чтобы лучше за ними наблюдать, заодно и жить с ними будешь.
«Слабосилка» помещалась в самом дальнем, запущенном бараке. Это было длинное темное помещение с деревянными, нарами вагонной системы. В углу его была отгорожена небольшая комната, где помещался бригадир слабосилки. Там поместился и Лева.
Ему выдали кое-какие медикаменты для перевязок и медицинского обслуживания этих истощенных, ослабших людей.
Лева сознавал, что здесь он пришелся «не ко двору» и по всему видел, что ни Букацик, ни фельдшера его не желают. Морально ему было тяжело.
— Господи, ты все видишь, все знаешь, — молился он внутренне. — Не дай мне роптать, но смиряться.
Проходили дни. Все оставалось по-прежнему. В воздухе же между тем чувствовалось приближение осени. Местами листва на деревьях пожелтела. Это был особенно тихий день. Бригады ушли на работу, в бараках дневальные проводили уборку. После того как слабосилка пообедала, Лева направился к вахте, чтобы договориться с дежурным надзирателем о бане для своих подопечных. Но не успел он приблизиться к вахте, как несколько человек военных, держа в руках пистолеты, вошли в зону. Это было необыкновенно. Обычно в зону с оружием не входили. Эти люди вместе с надзирателями направились к баракам райбольницы. Надзиратели встали на определенных наблюдательных пунктах, а вооруженные вместе с некоторыми надзирателями вошли в больницу.
Прошел томительный час. Лева попытался войти в больницу, но его не пустили. Потом он увидел, как, бледный, трясущийся, вышел с вещами доктор, Букацик, за ним все фельдшера, лаборант и часть санитаров. Их окружили надзиратели и вооруженные и вывели за зону.
Леву вызвали к начальнику колонны.
— Органами разведки и следствия в больнице раскрыта контрреволюционная организация, — хмуро сказал начальник. — Все они арестованы и направлены в особую тюрьму для продолжения следствия и суда. Вы назначаетесь заведующим больницей.
— Но как же я могу работать, если нет никаких помощников? — спросил Лева. — Ведь больных-то побольше сотни.
— Осталась одна медсестра из воровского мира и некоторые санитары, они будут вам помогать. Я же позвоню начальнику санчасти, и она приедет.
Лева пошел в больницу. Там была настоящая паника. Больные волновались, шумели. Каждый думал: «Не ожидает ли и меня такая же участь?»
Лева позвал медсестру, небольшого роста, плотного телосложения девушку, сказал, чтобы она смочила сулемой полотенце, взяла доску назначения и направилась с ним в обход. Девушка охотно взялась помогать Леве. Она знала Леву уже давно и лечилась у него от сифилиса. Входя в палату, Лева прежде всего успокаивал больных, говоря, что следствие разберется, и если персонал не виновен, то он будет быстро возвращен в больницу. Если же не будет возвращен, то в ближайшие дни начальник санчасти пришлет другого врача, лаборанта и фельдшеров.
Многие больные знали Леву и были рады, что он делает обход. Усталый, измученный, Лева кончил свой трудовой день поздно ночью. Ввиду того, что в больнице
Ночь. Однообразно тикают часы. За тяжелых больных он спокоен. Медсестра обещала вовремя давать камфору и в случае ухудшения обещала его разбудить. Но Лева спать не мог. Картина происшедшего стояла перед глазами. До него доносились слухи, что то же самое происходит и в других колоннах. Везде, днем и ночью, как тихонько рассказывали приезжающие с этапами, во всех городах и селах арестовывают людей. И большинство из них исчезает бесследно — «без права переписки». Сердце Левы сжималось от сострадания к тем братьям, которых он оставил в колонне, где был Михаил Данилович Тимошенко. Как-то теперь сам он и другие с ним? Как Жора, брат Семякин и все, кто в центральном лагере? Прошел час, другой, а Лева все еще не мог спать. Наконец после глубокой молитвы он уснул тревожным, беспокойным сном.
Прошло несколько дней, и приехала начальник санчасти.
— Смирнский, ну что творится? Кто бы мог подумать, что здесь, в районной больнице, контрреволюция свила такое гнездо? Я все доверяла Букацику и другим, а оказывается, все они готовили что-то страшное. Почему вы мне ни слова не сообщили о них?
— Я ничего не знал, о чем они говорят и чем живут, — ответил Лева. — Когда я приехал, то пришелся, словно не ко двору.
— Я это знаю, — сказала врач. — Вот поэтому вы и уцелели, что даже не присутствовали при их разговорах. И знаете — то, что с вами там случилось, вы заступились за этих избиваемых беглецов, вам послужило во спасение. Ведь там тоже открыли целый ряд организаций, которые готовились. И все они арестованы. И это произошло тогда, когда вы сидели в карцере. Теперь их всех прибирают к рукам.
— Здесь нужен врач, — сказал Лева. — Больных очень много, я один не справлюсь.
— Где же я возьму врачей? Я уже писала в управление Сиблага, чтобы из распредов врачей направляли к нам. Как их ни арестовывают, все равно врачей в лагерях не хватает.
Начальница уехала, обещая устроить Леве командировку в управление за медикаментами, в которых чувствовалась острая нужда. Через несколько дней под конвоем Лева поехал за медикаментами. В центральной колонне, получая медикаменты, он узнал от воронежского брата, который был крупным специалистом по телефонной связи всего лагеря и свободно разъезжал везде по проверке связи, что многие и многие братья взяты в особые тюрьмы, так же как и другие заключенные.
Лева сильно желал увидеть дорогого брата Жору-скрипача, но его не было. Он был взят. От воронежского же брата Лева узнал, что Петя Фомин также был взят.
Находясь на этом лагпункте, Лева неожиданно встретился с сестрой, которая работала прачкой. По ее виду можно было сразу понять, что до родов остается немного.
— Меня отправляют на Яйу (там был большой лагерь для женщин), и, вероятно, я сегодня уеду с этапом.
— Как вы себя чувствуете духовно? — спросил Лева.
— Я верю, меня Бог простил, я молюсь, но верующие здесь от меня отвернулись. Ваша тетя Тереза со мной и разговаривать не хотела, как с блудницей. — Она заплакала.
— Не расстраивайтесь, — сказал Лева. — Это вредно для ребенка, которого вы носите в себе.
— Начальство говорит, что меня после родов вскоре освободят и отпустят домой, — говорила она, всхлипывая. — Но как я вернусь домой, к папе, к маме? Если бы я приехала с ним и сказала: «Вот это мой муж», то хотя он и неверующий, но все же легче было. А теперь я не знаю, как будет.
— Господь вас простил, — сказал Лева, — а братья и сестры простят, жалеть будут.
Он говорил об этом, а в душе этому не верил. Он знал, что многие верующие забыли всепрощение и милосердие Господа и, не видя бревна в своем глазу, готовы, как фарисеи, презирать и бросать камни в тех, кто споткнулся, пал.