В Иродовой Бездне. Книга 3

Грачёв Юрий Сергеевич

Он открыл книгу, прочел несколько стихов. Да, это была святая, дорогая книга.

— Чья это книга? — спросил он.

— Книга нашей бабушки.

— Читает она ее?

— Да нет, не читает.

— Так, может быть, вы отдадите ее мне?

— Нет, отдать не можем. Она приказала, когда помрет, чтобы ее читали над ней.

С великим сожалением водворил Лева драгоценную книгу за зеркало. Люди имели истинный источник воды живой, источник спасения и не пользовались им, не знали его сути.

Несколько дней Лева ходил

в особо приподнятом настроении — единственно по причине своей встречи с Евангелием. Он и матери описал в самых восторженных словах эту необыкновенную встречу. Однако это была только минутная встреча. Текли недели, месяцы, в которые Лева продолжал тосковать о Слове Божием.

… Настала весна 1943 года. Все было по-прежнему. По-прежнему природа оживала после зимней спячки. Ей, природе, были непонятны те ужасы, которые потрясали человечество. Леса в чудной пахучей листве, казалось, славили Творца. По-прежнему всюду цвела черемуха, и цветов было также много.

Однажды в амбулаторию к Леве вошел охранник:

— Доктор, я вам привет принес.

— От кого? — удивился Лева.

— А вот я недавно был в отдаленной лесной деревушке, там и заночевал. Разговорились. Смотрю — они люди верующие. Стал я им про вас рассказывать. Они заинтересовались, расспрашивают. А потом говорят: «Это наш брат, наш брат». И вот, просили меня передать вам самый что ни на есть сердечный привет. При мне они и Богу молились за вас.

— Спасибо, спасибо! — говорил растроганный Лева.

Охранник ушел. Лева вышел во двор колонии. Там, за проволокой, все зеленело, благоухало, от малых травинок до могучих пихт и сосен. Слышалось разноголосие птиц.

Лева смотрел и слушал, и из его глаз катились слезы.

— Боже! Боже! Так верующие люди есть. Есть те, для кого я брат. Не вымерла, не уничтожена вера в эту суровую пору страшных морозов неверия, насилия, греха и зла. В годы ужасной войны не удалось убить веру в людях. Так должна же прийти весна, когда зло смирит свою силу, когда потеплеет, и можно будет жить по совести, по любви, славя Бога. Еще воспрянет братство в людях, еще потекут среди народов потоки воды живой!..

Он верил…

Жизнь Левы разнообразилась тем, что начальник производства и его жена, начальник КВЧ, взявшись перевоспитывать его, приходили и проводили с ним длительные беседы. Нужно сказать, что беседы эти носили дружеский характер.

Поговорив о Боге и убедившись, что они общего языка тут не найдут, начали беседовать о науке, литературе, искусстве, и тут нашли много общего, интересного. Лева проявил себя большим знатоком и большим любителем Некрасова — певца горя народного. Сетовали, что теперь нет таких певцов, хотя чаша страданий народа была в это время переполнена через край. Лева на память читал некрасовские стихотворения — «Железная дорога», «Орина, мать солдатская». Декламируя, Лева сам глубоко чувствовал и переживал.

Взяв на себя миссию «перевоспитать»

Леву, эти люди рассчитывали увидеть перед собою «слепого фанатика-сектанта». Однако в этом смысле их ждало разочарование: перед ними был не узкий, замкнутый в своих верованиях сектант, но — человек с чуткой душой, способный отзываться на все доброе, хорошее, красивое. Помимо этого, как они постоянно слышали от администрации колонии, Лева проявил себя изобретательным, инициативным работником, не раз выручавшим колонию из затруднительного положения в питании и медобслуживании.

В силу этого, под влиянием неопровержимых фактов, перевоспитывающие вскоре невольно изменили к нему отношение. Их отношение к Леве вскоре приобрело не враждебный, а дружеский характер. Оба «воспитателя» недавно поженились, она ждала ребенка, мечтала поступить в педагогический институт. Они советовались с Левой, как с врачом, по вопросам здоровья. То, что они были неверующие, а он — верующий, абсолютно не вносило в их отношения никакого разлада.

Убедившись, что в политическом смысле Лева вполне благонадежен и искренно не терпит «коричневую чуму» — фашизм, начальница КВЧ поручила ему выпустить в колонии стенную газету. Лева отказался, но его уговорили.

Никаких красок тогда в колонии не было, да и чернила доставали с перебоями. Временами Лева писал густым раствором колларгола. Тем не менее, для стенгазеты у Левы нашлись и краски: желтая — акрихин, синяя — метиленовая синь, зеленая — смесь этих двух веществ, красная — красный стрептоцид. Передовицу Лева составлял из газет, отражая в ней вопросы производства и быта. Пытался делать даже кое-что из рисунков.

… По-прежнему варили кислянку, луковицы саранки, а когда появились грибы, их стали заготовлять целыми мешками. «Грибы — растительное мясо», — вывесил Лева плакат. — Ешьте грибы!»

Однако изголодавшиеся лесорубы, собирая на делянках грибы, часто собирали и ядовитые, ели их и отравлялись. Леве пришлось приложить немалые усилия для спасения их жизней.

Когда пришла пора малины, а ее в лесах было очень много (на ней жировали медведи), была организована широкая заготовка малины впрок. Начальник КВЧ, начальник производства под свою ответственность брали Леву за малиной. Это были чудные прогулки, где совмещалось приятное с полезным: беседовали, наслаждались природой…

Это лето и осень Маруся писала с Брянского фронта. Как всегда ее письма были бодрыми, полными надежды, что Бог сохранит их обоих и после этой ужасной войны они снова встретятся. Лева заметил, что письма ее стали приходить реже; видимо, обстановка на фронте осложнялась.

… Однажды после приема к Леве пришел молодой парень — лесоруб. Он не прошел вперед, а сел у порога.

— Доктор, никого нет?

— Никого.

— Так я хочу с вами потолковать, душу отвести. Я православным считаюсь, и в церкви бывал. А вот Бога мы совсем забыли…