В Иродовой Бездне. Книга 4
Шрифт:
— Это бывает, — сказал узбек, — когда русский не может убедить другого, он пускает в ход кулаки…
Принесли баланду (тюремную похлебку), и все направились к бочке с мисками, у всех проснулся аппетит, захотелось есть. После обеда к Леве подсел узбек.
— Это хорошо, что ты в Бога веруешь. Бога не бросаешь. У нас вот узбеки, хоть молодые, хоть старые, а Аллаха знают. У нас даже самый молодой не будет смеяться над стариком, который молится, а русские… Русские, почему они Бога так не любят?
— Это потому, — сказал Лева, — что наши священники развратились, пьянствовали да богатели. А хороших людей, настоящих
К ним подошел еще один собеседник, высокий русский, и, почесав затылок, сказал:
— Пропадешь ты, Смирнский, ни за что! Ведь сейчас решили покончить с религией. Хотя после войны и открыли церкви, мечети, молитвенные дома, но это временно. Все равно с верующими покончат. И я тебе от души советую: в душе верь, про себя, а им скажи, что не веришь. Тогда тебе и учиться дадут и проживешь жизнь спокойно с семьей. Есть у тебя жена?
— Да, есть, — сказал Лева, — и маленький сын.
— Ну, вот, я тебе добра желаю. Как будет следствие в Куйбышеве, ты кайся во всем, говори «виноват». От Бога отрекайся, — глядишь, и будешь с семьей жить. А то вот так попадешь в лагеря… — Он наклонился к Леве и шепнул на ухо: «Я ведь не первый срок получил. А там, в лагере, ты сгниешь ни за что, там немало добрых, умных людей пропало…»
— Нет, — сказал Лева, — я кривить душой не могу, как верю, так и говорю, так и живу…
Ночью спать пришлось в полусогнутом положении — до того было тесно. Утром проснулся, разболелась голова, тошнило. Этот смрадный воздух отравлял организм.
И вот, Леву посетил целый сонм мрачных, безотрадных мыслей, пришло искушение.
«Не первый раз нахожусь я в таких условиях, — размышлял он, — и не второй, и не третий. — Это было четвертое его заключение. Надлежало смиряться, терпеть все, но откуда-то изнутри поднимались волны негодования. — Ну за что, в самом деле, терпеть все это, вместо того чтобы быть сейчас дома, радовать мать, ласкать ребенка, учиться в институте, приобретать знания, а в будущем, может быть, рассчитывать даже на научную работу? Почему, почему они действуют так безжалостно и жестоко? И к чему же, собственно говоря, они могут «придраться»?»
Он целый день сидел на полу, опершись на стену, и все думал, думал и молился.
К нему подошел старый узбек, участливо положил руку на его плечо и спросил:
— Что ты молчишь целый день? Ничего ни с кем не говоришь? Когда молчишь, это тяжело, когда говоришь, другим становится легко. Ты говори, — легче будет.
— Это верно, — подтвердил Лева, и на глазах у него навернулись слезы. — У нас написано в святой книге, — продолжал Лева. — «Когда я молчал, обветшали кости мои от повседневного стенания моего».
— Я хоть тоже молчу, — сказал узбек, — но я говорю Богу. Ты молишься?
— Молюсь, — сказал Лева.
— Это хорошо, — сказал старик-узбек. — Когда человек молится Аллаху, тоже легче будет.
Лева молился, и ему становилось легче. Но потом снова откуда-то снизу ползли унылые мысли, как серые непрерывные тучи, и эти тучи скрывали горизонт будущего, все было мрачно, темно, безотрадно. По опыту прошлых лет Лева знал, что им, его гонителям, не составит труда обвинить его в том, чего совершенно не было, что не соответствует его натуре, и осудить как преступника. Да где
«Первый срок, — размышлял Лева, — я получил, посещая ссыльных верующих. Приписали антисоветскую агитацию с использованием религиозных предрассудков масс и с целью свержения советской власти. Это за то, что я в восемнадцать лет старался оказывать любовь людям. Никакая антисоветская агитация мне и во сне не снилась. Никогда и мысли не приходило о свержении советской власти». Воспитанный в советской школе, сын фельдшера, получившего звание Героя Труда, он, Лева, никогда не имел никаких антисоветских настроений. Но как ни доказывал он все это, не вняли и «наградили» пятилетним сроком,
Только вышел, освободился, — не прошло и полгода, как в 1935 году обвинили по статье «КРГ» («контрреволюционная группировка»). Как ни доказывал он, что встречался только с верующими братьями и сестрами и никаких контрреволюционных настроений у него не было, как ни старался разъяснить, что никакой, даже религиозной «группировки» и то не было, просто встречались, молились и пели, и все это были старые знакомые верующие, — ничего не помогло. Обвинили как врага, осудили как члена мифической «контрреволюционной группировки» и сослали в лагеря на три года. Потом, когда он некоторое время учился в институте, тогда он просился, чтобы его взяли в армию, как верующего, по специальности фельдшера, когда он искренне хотел служить в армии, — не вняли. Обвинили, что под прикрытием религиозных убеждений он якобы уклоняется от отбытия воинской повинности. Как ни доказывал, как ни объяснял Лева, что считает службу в армии своей гражданской обязанностью, — его осудили на пять лет пребывания в лагере. Эти пять лет он отбыл, и вот теперь что же еще придумали и в чем его «вина», если у него одно искреннее желание — нести людям добро, стать врачом, верующим врачом, проповедовать Евангелие и жить в согласии с евангельскими заповедями….
Лева думал, думал, думал, в чем его могут обвинить, и не находил. Разве обвинить его просто в том, что он верит в Бога и призывает других верить в Бога и жить по Евангелию? Так разве это преступление? Нет и статьи, чтобы судить за это…
Было мучительно больно, но не столько от пребывания в этой ужасной камере и не от вонючего воздуха, не от этого непрерывного сквернословия, самой отъявленной матерщины и похабщины, не от этой, наконец, голодной тюремной баланды, — нет. Первопричинной болью, которую испытывал Лева, было — моральное сознание страшной несправедливости, которая учинялась над ним, и Лева ясно сознавал, что как бы он ни кричал, как бы ни доказывал, — если схватили, то, стало быть, осудят, очернят, оплюют… Было страшно тяжело сознавать и переживать эту несправедливость.
Когда было вовсе невмоготу, Лева начинал молиться. И вот, образ Христа представал перед ним в терновом венце. Он, Христос, не сделал ничего худого, всю свою жизнь стремился помогать людям, учил их, как жить, во что верить, призывал всех любить друг друга, исцелял людей, прощал грешников, преступников, и в результате наградою была позорная казнь на кресте, как злодея. Идти за Христом — это значит вести поругание Его, быть без вины виноватым. И Лева вспомнил слова Спасителя: «Блаженны вы, когда будут поносить вас и гнать и всячески неправедно злословить за Меня. Радуйтесь и веселитесь, ибо велика ваша награда на небесах».