В Иродовой Бездне. Книга 4

Грачёв Юрий Сергеевич

И начались вызовы. Вызовы, но не допросы. Его приводили в кабинет, куда приходили разные люди и смотрели на него, как смотрят на заморскую диковинку:

— Так это Смирнский? Смирнский? — говорили заходившие. Некоторые задавали вопросы, которые Леве казались очень не умными:

— Вы еще нестарый… Скажите, вы в самом деле верите в Бога?

— В самом деле верю, — отвечал Лева.

Другие интересовались, как это он может совмещать баптистскую веру со стремлением получить высшее образование, с необходимостью изучать марксизм-ленинизм.

Приходили солидные люди, хорошо одетые, видимо, работники отделов партии.

Наконец его вызвали

к следователю. Он сказал, что будет вести его дело. Это был еврей по национальности, Петр Моисеевич Тартаковский, опытный следователь, имеющий за спиной годы следственной работы в этих органах. Стройный, высокий, с большим лбом, он производил впечатление умного и развитого человека. Леве казалось, что если бы он посвятил себя другого рода деятельности, то мог бы многое сделать для народа. Здесь же, в качестве не столь уж значительного винтика этой машины, он день и ночь был занят только одним: как «разоблачить» мнимых «преступников», как добиваться от них, чтобы они в конце концов, да признали себя «виновными».

На этом Тартаковский, как говорится, собаку съел. Работа того времени и ее задачи наложили на него свой отпечаток, и в дальнейшем Лева стало ясно, как сгорели и потухли многие добрые зачатки, которые он все-таки усматривал в этом жестоком человеке.

Теперь они начали знакомство друг с другом.

Следователь сидел за столом или расхаживал по кабинету. Много курил, причем папиросы>высших сортов. Лева, как «следственное существо», сидел, «как положено», на стуле у двери, с руками, положенными ладонями на колени. Тартаковский внушил Леве свои правила поведения, причем Лева, как это ни странно, им безропотно подчинился. Так, например, он внушил ему: «Никаких движений!» Помимо этого, он потребовал от Левы нечто уж совсем несуразное, и Лева, как это ни удивительно, не запротестовал против этого требования. Правило это было такое: «При входе в кабинет любого человека он, Лева, должен вскакивать и стоять навытяжку». Впоследствии, несколько лет спустя, когда в одном иногороднем МГБ вновь» допрашивали Леву и он при входе в кабинет другого человека вскочил и встал навытяжку, начальство МГБ очень удивилось и сказало ему, что так делать не нужно: этим он унижает свое человеческое достоинство.

Таким образом, это «правило» было чистейшим изобретением самого Тартаковского, и напрасно Лева ему подчинялся.

После обычного формального опроса: кто такой Лева, следователь дал ему расписаться, что он, Лева, несет ответственность по такой-то статье за ложные показания. Затем он взял со стола Библию и начал из нее читать Леве. Это был пророк Иезекииль: — «Когда Я скажу беззаконнику: «смертию умрешь!», а ты не будешь вразумлять его и говорить, чтобы остеречь беззаконника от беззаконного пути его, чтобы он жив был, то беззаконник тот умрет в беззаконии своем, и Я взыщу кровь его от рук твоих».

«Но если ты вразумлял беззаконника, а он не обратился от беззаконного пути своего, то он умрет в беззаконии своем, а ты спас душу свою».

— Вот это я прочел для вас, — .сказал следователь, — чтобы вы обратились от своего беззакония, и мой долг вас отвратить от него.

— В чем же вы видите беззаконие? — спросил Лева.

— Как в чем? — вскочил следователь.

— Я ничего плохого не сделал, — сказал Лева.

— Мы сейчас не говорим, что вы сделали, а кто вы есть. Вы — настоящий беззаконник, враг советской власти, и сейчас нужно для облегчения вашего положения сознаться, что вы ненавидите советскую власть, боритесь с нею и прикрываетесь только религией.

Как

ни пытался Лева доказать следователю, что против власти он никогда ничего не имея, никогда политическими вопросами не занимался, — тот, то ласково, то громко крича, требовал от него одного — чтобы Лева признался, — он враг советской власти.

Следователь твердил ему об этом на всех допросах и требовал, чтобы он подтвердил, что фактически он врат, и тогда ему участь будет облегчена.

Лева знал, как многие подследственные в эпоху Ежова и до этого после настойчивых требований следователей при «допросах с пристрастием, подписывая любые протоколы, возводили при этом на себя какие угодно преступления и объявляли себя «врагами», лишь бы получить снисхождение следователя и обещанное смягчение приговора. Но Лева никогда не кривил душой, он всегда стоял за правду, и сказать, что он враг, что он настроен антисоветски, это значит — сказать ложь, а ложь — это грех, и сделать этот сознательный грех ради какого-то весьма сомнительного «облегчения» он никак не мог. Вот это-то самое органическое отвращение ко лжи и помогло ему удержаться в силе Божьей, несмотря на дневные и ночные допросы, и категорически отстаивать, что он не был и никогда не будет противником власти.

После этого следователь приступил к допросам о какой-то подпольной баптистской организации, которую он назвал «подпольный баптистский центр», членом которого якобы был и Лева. Лева всячески объяснял, что он никакого такого «баптистского центра» не знает и вообще никакой подпольной баптистской организации не существует.

Вскоре с этим вопросом следователь перестал приставать к Леве, и Лева понял, что они сами рассудили, что создавать подпольный баптистский центр для них слишком затруднительно, ибо это ни на чем нельзя обосновать.

Очередная тема допросов сводились к тому, что Леву следователь стал усиленно допрашивать о его связях с немцами, которые будто бы он скрыл на следствии в 1935 году. Тогда пресвитером общины был немец Кливер. Однако, как ни пытался следователь создать что-то страшное в этом знакомстве Левы с пресвитером Кливером, у него ничего не получалось, и он бросил эту затею. Затем он потребовал, чтобы Лева подробно рассказал ему, чем он занимался в Средней Азии.

— Я уже рассказывал об этом на следствии в Самарканде.

— Вы их там за нос провели, все об Орлове рассказывали.

— Да они меня сами о нем расспрашивали, очень интересовались.

На допросах следователь то смягчался, то становился суровее. Наконец он решил доказать Леве, что ему нужно оставить веру в Бога, бросить «всю эту дребедень баптистскую».

— Ну, что ты в дурни записался, в дурни! — говорил Тартаковский Леве. — И парень умный, пора тебе все это оставить. Учился бы, жил, все было бы хорошо. Подумай как следует, ведь фактически ты ни во что не веришь.

Лева отвечал, что вся его жизнь доказывает, как он верит и во что верит. Следователь всячески доказывал ему, что нет никаких оснований для современного культурного человека придерживаться сказок Библии, и советовал ему отречься от Бога.

— Этим ты облегчишь свою участь. Мы вот что сделаем, — сказал Тартаковский тоном не допускающим возражений, — соберем всю вашу молодежь, и вы открыто перед всеми расскажете, как вы заблуждались, как вы вводили в заблуждение других, а теперь все обдумали, передумали, и вам стало ясно, что все это сплошной обман. Конечно, наказание вы все равно понесете, но это смягчит. Я обещаю вам: мы сделаем все для того, чтобы вам было хорошо…