В исключительных обстоятельствах
Шрифт:
Дальше... Капа? Этот после двух ходок знает, как себя вести. Этот, чудик, учёный. А Кот, Колесов? О, этот расколется от дуновения ветра! Вчерашний солдат — это чужой человек. Хоть на колени он упади, хоть на все четыре мосла, закваска «комсомольца-добровольца» у него на¬ружу полезет, стоит только к брустверу его поставить. Они, чохом охваченные, никому до поры не нужные, они не то, что были раньше. Сколько с ними работал, никогда их не понимал. Особенно эту околоспортивную шпану. Пока ждут от них результатов, развращают по¬маленьку подпитками-поблажками, а то и всепрощением. И всё за то, что Бог дал силушки поболе,
Ну, есть в уголовном кодексе статья для меня — соучастие в форме пособничества...
Но я — не исполнитель. А по закону строго — каждому своё! Я же их надежда, а надежду нужно иметь при любом раскладе...
И тут Ковальский оборвал мысль на удачно найденной точке и подсел в остановившуюся чёрную «Волгу», ухоженную, по-видимому, служебную, что было весьма кстати — такую не остановят.
Он устал от тяжких мыслей аналитика, чем грешат многие на за¬кате третьей молодости, и обрадовался быстрой езде, как бы удирая от тяжких раздумий, оставшихся позади, на обочине.
– Пошёл-таки снег, — бросил затравку водитель с разговора о погоде.
– В Артём ездили? — начал разведку Ковальский встречным вопросом, думая о своём.
– Жену начальника в аэропорт отвёз, сам занят, — пояснил водитель.
– Так... А не отвезете меня в Уссурийск? Пару часов и — там. Вот только могилку родительницы проведать заскочу. Без меня похо¬ронили, в отъезде был... На душе темно... Не хочу электропоездом...Заплачу за оба конца. И на поминки подкину на коньяк, договоримся?
– Ой, что вы со мной делаете, — заломался, сдерживая восторг, водитель. Помедлил для приличия. — Ну да ладно. Помочь челове¬ку в такую минуту — святое дело, — нашёл он себе оправдание. — До утра ещё уйма времени. Только у меня бензин на исходе, —. вспомнил он, что можно куснуть ещё малость «на шару».
– Держите на бензин. — Ковальский протянул полсотенную бумажку. — Вы меня высадите на повороте, поезжайте заправьтесь, а че¬рез часок здесь встретимся, идёт?
– Буду как штык! — отрапортовал приручённый начальством водитель.
Ковальский вышел на повороте и сошёл с дороги в сторону тропинки, что вела в заброшенный угол кладбища, к заветной могилке.
С транспортом подвезло! Теперь скорее забрать чемоданы... Янов тоже прихвачу, он ему теперь не нужен, а грабануть могилку — могут. А то и шлёпнуть могут Яна, напаскудил много... Ну, считай, выпорхнул! Вот к чужой могиле спешу, рвусь каждую ночь, о ней думаю, а на могилке мамаши ни разу не был... Даже не знаю, где она. Вот выберусь из вулкана, придёт время — поставлю своей родимой белокаменный памятник... — бормотал он, прибавляя шагу.
Быстро стемнело. Он углубился в самый
И вот на белом поле обозначилось надгробие. Тяжело дыша, он бросился к нему, но чуть не упал, споткнувшись о вывороченные из могилы комья земли, уже припорошённые ровно падающим снегом!.. Кто-то неумело пытался проникнуть в могилу!
Ноги его ослабли, изнутри полыхнуло под сердце жаром: «Кто посмел?!»
Свалил в сторону надгробие, упал на землю и, свесившись в уз¬кую щель, зашарил дрожащими руками. Щель была пуста!
Мысли завихрились, мешая сосредоточиться, злость душила, рвалась наружу... Он тяжело поднялся и, как ищейка, закружил вокруг могилы, пытаясь найти разгадку...
Ян? Он бы не посмел... И он не ковырял бы землю... Выследил этот юродивый, Кузнецов? Кто ж ещё? Ведь сюда даже собаки не за¬бегают... Неужели он?..
И вдруг наткнулся на припорошённую сне¬гом лопату! Схватил, ощупал, поднеся к глазам. Это была грабарка с валиком на конце черенка — лопата Кузнецова!
– Ах ты, мразь! — в полный голос завыл Ковальский. — На лен¬ты порежу дефективного! Деньги богодулу потребны! Который счастлив от мешка пустых бутылок! — кричал он, натыкаясь на могилы и кусты на пути в сторожку...
Страшный от гнева, тяжело дыша от быстрого бега, рванул он дверь сторожки и вырвал с корнем крючок.
Кузнецов обернулся на шум и встретился взглядом с Ковальским. Глаза его горели безумием, как всегда, когда старик от тошнотворных нежностей переходил к следующей стадии — агрессивной, хамил и дерзил напропалую. Это состояние Ковальский из высших соображе¬ний терпел несколько лет, даже не попрекал по утрам испитого ста¬рика, когда тот лебезил и угодничал, не ведая, как хамил вечером...
Кузнецов сидел за верстаком, стоящим посреди сторожки (он слу¬жил погребальным столом для бездомных, приезжих и тех каменно-пещерных родственников, что не хотят покойника забирать домой пе¬ред погребением), перед початой бутылкой плохого вина... Он ещё эко¬номил! Повсюду валялись пустые бутылки с такой же наклейкой, иг¬ральные карты. Похоже, сильно разбогатев, Кузнецов щедро угощал кладбищенскую рвань своей бормотухой... Это было ещё одним дока¬зательством страшного преступления, ибо до этого Кузнецов никогда и никого не угостил даже своей «Астмой»...
– Слушай меня внимательно, гнида... — Ковальский остановил¬ся, чтобы перевести дух, но тряся перед собой лопатой. — Ты высле¬дил помешанного на радиосистемах Яна. Ты забрал наши чемоданы. Но как ты смел? Как смел ты, я тебя спрашиваю, даже посмотреть в ту сторону, где лежат мои вещи? Быстро выкладывай чемоданы, и тогда я накажу тебя слегка. За глупость и жадность!
– А ты! А ты хто здесь таков, штоб меня наказывать? Я здеся хозяин! — Старик сел на любимого конька — изображать хозяина, смотрел петухом, дурными, без мысли, глазами. — Меня сам завкладом оформил на работу вместо тебя, понял? — Кузнецов изловил бутылку и переполз, как за китайскую стену, на противоположный край верстака, подальше от Ковальского. Он отвернулся, давая понять, что сильно занят, «при исполнении», и разговаривать ему недосуг.