В исключительных обстоятельствах
Шрифт:
Мадлен рассмеялась:
— Он прав, ваш друг, и хорошо, что вы помните эту французскую мудрость. Женщины Франции умеют любить и ненавидеть. Вы помните «Мадемуазель Фифи» Мопассана?
Разговор пошел на литературные темы. Ей нравился благодушно усмехающийся О. Генри, а Полякову — иронически улыбающийся Анатоль Франс. Но литературная беседа длилась недолго. Мадлен довольно резко прервала ее:
— Итак, я хотела бы уточнить: завтра мы обедаем в обществе моих друзей. Вчетвером. Вы не возражаете?
Он сразу не ответил, а она настойчиво продолжала:
— Поверьте, вам будет интересно.
Мадлен
— Я не уполномочен вести какие-либо деловые переговоры...
— О, господин Поляков, к чему эти предупреждения? Никаких деловых разговоров. За столом встретятся товарищи по оружию.
— Почему же только вчетвером? А мои друзья, коллеги?
— Среди них тоже маки?
Поляков пожал плечами.
— Ну что же... Мне действительно приятно встретить товарища по оружию. Возможно, у нас найдутся общие знакомые. Кстати, у меня есть еще одно хобби. Я переписываюсь с боевыми друзьями по отряду маки. Собираю их письма, фотографии, сувениры, марки.
— Теперь ваша коллекция пополнится. Итак, до завтра, Мы вас будем ждать...
В условленный час Поляков спустился из номера в ресторан. Он сразу заметил столик в углу, где лицом к входу в зал сидела Мадлен, а два ее друга сосредоточенно посасывали соломки, торчавшие из больших бокалов. Мадлен курила сигарету, картинно отставив палец с большим перстнем. Профессор уже при первой встрече приметил это кольцо с аметистом и эту ее манеру курить. Увидев профессора, француженка приветливо помахала ему. Поляков подошел к столику и вздрогнул. Лицо самого старшего из тех, кто сидел за столом — Мадлен отрекомендовала его как участника Сопротивления, — показалось ему удивительно похожим на лицо человека, которого он видел лишь несколько часов, но запомнил на всю жизнь. Так бывает. Годы не стерли в памяти образ испанца, ночевавшего в их отряде маки, выдавшего себя за бойца интербригады, сражавшейся под Мадридом. Утром он неожиданно исчез, а днем на партизан обрушился отряд гитлеровцев. Позже станет известно — их привел в лес испанец...
Профессор был ошеломлен. «Нет, вероятно, это ошибка, подвела зрительная память. А большое родимое пятно на лбу? А эти крупные черты лица? А эти большие глаза: сейчас настороженно поглядывающие на «соратника по былым сражениям»? Может, Полякову показалось, однако он уловил в них искорки смятения. Но вспыхнув, они мгновенно погасли. И теперь господин Кастильо взирал на русского спокойно.
Поляков предложил выпить за встречу боевых друзей, за победу, за мир на земле. Но Кастильо — это был он — поспешил перевести разговор на другую тему. Ему кажется, что пора ученым установить более тесные, непосредственные контакты с деловыми людьми, без оглядки на пограничные кордоны.
— Наука и коммерция не знают границ, господин Поляков, они раздвигают их. Мы могли бы предложить вам...
Поляков прервал его:
— Простите, но я не уполномочен вести деловые переговоры и обсуждать предложения деловых людей. К тому же я полный профан по этой части. В моей стране есть прекрасные специалисты, умеющие должным образом оценить любые коммерческие предложения. Но не могу не заметить по поводу ваших соображений о границах, что среди
Поляков резко повернулся в сторону Кастильо-старшего. Взгляды скрестились, и теперь в глазах испанца мелькали то снисходительная ирония, то ненависть, но он отлично владел собой, дон Кастильо, и подчеркнуто сдержанно сказал:
— Я не склонен увлекаться историей, господин Поляков, и предаваться воспоминаниям. Это мешает коммерции...
— Жаль... А я хотел бы обратиться к вашей памяти. Вам не приходилось бывать в отряде маки, действовавшем недалеко от швейцарской границы? Однажды его здорово потрепали немцы. Кто-то точно вывел их на лагерь. Вам не кажется, господин Кастильо, что наши военные пути-дороги перекрещивались где-то на французской земле?
— Возможно. Но, увы, годы... Склероз... Что делать?
— Прошу прощенья, — вмешался Кастильо-младший, — но я должен напомнить отцу, что через минуту-другую его будет вызывать Венесуэла. Нас известили только сегодня утром.
— Да, да... Деловой человек не принадлежит самому себе. — И Кастильо-старший развел руками. — Я не имел возможности предупредить Мадлен попросить перенести встречу. Тысячу извинений, господин Поляков. Но я рад буду снова увидеться с вами. Завтра или послезавтра... Мы кое-что вспомним. Хорошо?
Не дожидаясь ответа, отец и сын раскланялись и ушли.
Больше они не встречались. Может, еще и потому, что на следующий день с Поляковым стряслась беда. Вечером он прогуливался перед сном по тихой и безлюдной узкой улочке, в стороне от шумного центра. Вдруг из боковой улицы на большой скорости вылетела машина и, сделав резкий поворот, чиркнула задним крылом по стене, да так близко от Полякова, что осколки кирпича засыпали лицо. Выручила реакция бывшего разведчика: он мгновенно отклонился назад, упал на асфальт и откатился в сторону. Если бы машину не занесло, она вдавила бы Полякова в стену, а так он чудом остался в живых, отделавшись легкой раной и шоком.
Позже, в больнице, когда полицейский расспрашивал русского профессора о деталях «досадного происшествия», смутно припомнилось, что красный «Опель» в тот злополучный день два-три раза промелькнул перед глазами.
— Не смею утверждать, но мне показалось, когда я вечером, по обыкновению, вышел на прогулку, красный «Опель» стоял у гостиницы.
Полицейский досадливо поморщился, извинился и распрощался, заверив, что будут приняты все меры для розыска странной машины, за рулем которой, по-видимому, сидел пьяный.
...Сейчас Поляков с содроганием вспоминает эту «странную машину» и недавний разговор с Аннет. Это было в день ее отъезда: туристская группа отправлялась в поездку по стране, впереди Ленинград, Прибалтика, Киев, Одесса.
— Тебя ждет приятное путешествие. А ты почему такая грустная?
Поляков почувствовал это, хотя на лице француженки блуждало подобие улыбки. Всем своим видом она как бы говорила: «Ох, как мне невесело, Мишель!»
— Грустная? Пожалуй...
В тот час она впервые призналась: