В исключительных обстоятельствах
Шрифт:
— Первая ступень академии, — сказал Красюк. — Открывал форточки для домушников. Дело было верное — открыл, и знать ничего не знаю. А все равно замели. Вот тогда-то и получил первый срок. Когда вышел, подумал: чего это для других стараться, если все равно сажают? И стал домушником. А потом обленился...
— Как это?
— Домушник — это ж артист. Исследователь. Не постараешься, залезешь в такой дом, где, кроме тараканов, ничего и нету. А исследование — дело непростое. Однажды подумал: «Чего это я буду за деньгами
Он откашлялся и запел козлиным блатным голосом:
Вдруг на повороте — Гоп-стоп — не вертухайся! — Вышли три удалых молодца...Тайга вторила ему глухим ворчливым эхом. Сойки — первые охотницы до всяких скандалов — заверещали над головой.
Кончив петь, Красюк долго шел молча, ждал расспросов. Нет такого блатного, которому не льстил бы интерес к его «подвигам».
— Вот так всю академию и прошел, — не дождавшись расспросов, сказал он. — Когда первый раз судили, мамаша номер отмочила: встала на колени и просит: «Помилосердствуйте, граждане судьи!»
— Плакала? — спросил Сизов.
— Ясное дело.
— Ну и как? Помиловали?
— Черта с два. Закон что дышло.
— А если бы помиловали, пошел бы по новой?
— Не знаю.
— Значит, правильно сделали.
— Ну, ты! — обозлился Красюк.
— Я что, ты сам себя судил.
— Как это?
— Каждый человек сам себе судья. Знает, что делает, знает, что за это получит.
— А ты знал, когда убивал?
— Судили-то меня не за убийство — за преступную халатность.
Впереди мелькнул просвет, Сизов заспешил, и скоро они вышли на склон, откуда открывался красивый вид на дальние сопки, бесконечные, как волны в море, разноцветные, словно раскрашенные широкими мазками акварели. Между сопками маленьким зеркальцем сияла вода.
— Пришли, — облегченно сказал Сизов.
— Куда?
— К озеру. К Оленьим горам.
— Ага. Давай склад ищи. Пожрем и дальше потопаем.
— Не торопись, колония от тебя не уйдет. Отдохнем, оглядимся, рыбку половим. Может, зверя какого поймаем — к озеру они на водопой ходят...
Озеро только издали казалось близко, но до него было идти да идти. Солнце уже катилось к сопкам, когда они увидели внизу матовую поверхность воды, тихую, покрытую неподвижными пятнами бликов. Заспешили и... едва не свалились в яму. Над ее краем одиноко торчала толстая жердь.
— Я же говорил — ямы есть, — сказал Сизов. И вдруг схватил Красюка за истерзанный сучьями рукав с торчащими клочьями ваты. — А ну, тихо!
Где-то рядом шевелился большой зверь, дышал часто, всхрапывал.
— Так это ж в яме! — заорал Красюк
Кабан был большой — пудов на пять. Он лежал на боку, привалившись спиной к осклизлому подрытому краю ямы.
— Давно, видать, свалился.
— Счас проверим, — Красюк выдернул жердь, толкнул кабана в бок. Кабан приподнял огромную голову с черным пятачком, из-под которого торчали острые клыки, судорожно всхрапнул.
— Не скоро выдохнется. А живого не возьмешь.
— Ну-ка посторонись! — обрадованно воскликнул Красюк. — Не первый раз свиней у кулаков воровать.
Еще потолкав кабана, дождавшись, когда он снова поднимет голову, Красюк с силой ткнул жердью в пятачок и с ножом в руке прыгнул вниз. Сизов даже не успел предупредить, чтоб поостерегся: кабан в предсмертной агонии очень опасен. Но Красюк, видно, и в самом деле знал, что делал. Через минуту возня в яме затихла и снизу послышался довольный голос:
— Раз по носу, чик по горлу — и готово. Вору да не справиться с такой прибылью? Кидай веревку...
Этот вечер они блаженствовали, сидя у костра, на котором на длинной жерди жарились куски мяса. С озера тянул ветер, отгонял комаров да мошек. Над головой, где-то в вершинах деревьев, кричали сойки. Неведомо откуда налетели черные вороны, разыскали в траве остатки кабана, накинулись, загалдели, отталкивая друг друга. Возле костра, чуть ли не под самыми ногами, сновали бурундуки, трясли пышными беличьими хвостиками, набивали чем-то защечные мешки, исчезали в своих норах и снова появлялись, смелые и настороженные, готовые стащить что угодно.
В этот вечер Красюк впервые не держался за свой сверток, отложил его, кинулся ловить бурундуков. Но они были проворнее, выскальзывали из-под самых рук.
— Напрасный труд, — сказал Сизов. — Хочешь, покажу, как их нанайцы ловят?
Он обошел деревья на опушке, высмотрел бурундука, сидевшего на тонкоствольной березке, посвистел ему. Бурундук с любопытством посмотрел вниз и полез, выше. Тогда Сизов принялся стучать по стволу палкой. Бурундук запищал и стал медленно сползать. Когда он сполз совсем низко, Сизов накрыл его шапкой.
— Вот и все.
— Чего ж раньше не ловил, когда с голоду подыхали? — взъярился Красюк.
— Во-первых, когда просто хочется есть, это не значит подыхать с голоду. Во-вторых, нам надо было спешить сюда, к этому озеру.
— Что, у тебя тут золотишко припрятано?
Красюк сказал это просто так, но тут же и поверил сказанному. Слишком непонятным был для него этот Сизов. Вместо того чтобы вести напрямую к железной дороге, по которой только и можно уйти из этого таежного края, пошел в самую глухомань. Шел, торопился, не останавливался даже для того, чтобы позаботиться о жратве... Такое из одной любви к свободе не делается...