В июне тридцать седьмого...
Шрифт:
Грохот железной двери. Грохот шагов. Всё как всегда: часть стола, освещённая ярким кругом лампы в металлическом колпаке на эластичной ножке. Чистые листы бумаги, чернильный прибор с длинной школьной ручкой. Холёная рука Бориса Вениаминовича Родоса серебряной ложкой помешивает чай в стакане, который приютил серебряный подстаканник. Сейчас будет пение...
Так и есть! Борис Вениаминович бодро пропел приятным баритоном:
Мы железным конём все поля обойдём! Соберём, и посеем, и вспашем!Его
«Печень отбили», — подумал он с непонятным, тупым безразличием, и это состояние, это безразличие в последние дни всё больше пугает его: в нём, как в трясине, увязает дух сопротивления...
Наша сила крепка, и врагу никогда Не гулять по республикам нашим! —напевает следователь по особо важным делам Борис Вениаминович Родос.
Но вот пение обрывается.
Каминский чувствует на себе изучающий, долгий взгляд из темноты.
— Тэк-с. — В голосе добродушие и лёгкое недовольство. — Перестарались немного мальчики. Вы уж их, Григорий Наумович, простите. Молодые, горячие. Мяса много жрут. — Стакан с чаем уплыл в темноту, слышится целая гамма звуков, сопровождающих с удовольствием отпитый глоток. — Потом... Куда прикажете деваться? На войне как на войне.
Сколько раз он приказывал себе: отвечать только на конкретные вопросы. Но — не выдерживал, как и сейчас:
— И с кем воюете?
— Молчать! — кричит Родос, и в этом крике радость и возбуждение: театр начинается! Захватывающий театр, и в нём он, Борис Вениаминович, — режиссёр. — Здесь вопросы задаю я! Только я! — И уже голосом спокойным, с тихой ноткой дружелюбия: — Впрочем, Григорий Наумович, может быть, появилось желание побеседовать? Какие-нибудь соображения? Философские гипотезы? Готов послушать, поспорить. И тут вопросы с вашей стороны — вполне, вполне... Потому отвечаю. Вы спрашиваете, с кем мы воюем? С врагами народа и социализма! А что сказал наш великий пролетарский писатель? «Если враг не сдаётся, его уничтожают!» — Вдохновение, пафос звучат в бархатном голосе. — Подрывная деятельность против власти рабочих и крестьян таких, как вы, исторически обусловлена усилением классовой борьбы по мере строительства социализма. Надеюсь, вам известно это положение товарища Сталина?
Каминский опять не смог преодолеть себя. Всё-таки в этом есть какой-то гипноз, тайна: ведь всё ясно, всё предрешено. Фарс. Кровавый фарс... Но вот опять в раскалённом мозгу всплывает некая надежда: если ему всё логически доказать... И он спрашивает, с трудом ворочая разбухшим языком, наверно, фиолетового цвета, с белым налётом... Он спрашивает:
— И вы слепо верите в это положение?
— Я верю каждому слову товарища Сталина! — следует мгновенный ответ. И в голосе уже азарт, предвкушение удачи. — Постойте, постойте! То есть вы хотите сказать... — Уже перо скрепит по бумаге, разбрызгивая точки фиолетовых клякс. — Развейте, Григорий Наумович, только что высказанную мысль.
Каминский молчит.
Родос собрался было сделать знак своим помощникам, заплечных дел мастерам, которые молчаливыми столбами стоят в полумраке за табуретом, на котором сидит Григорий
— Похоже, не получится разговор, — говорит он вроде бы с лёгким разочарованием. — Ладно! Сегодня пойдём дальше. Однако предупреждаю, гражданин Каминский, мы ещё вернёмся к первым пунктам обвинения: к вашему сотрудничеству с кадетами и к двадцать пятому году, когда вы занимали должность заместителя председателя Всероссийской сельскохозяйственной кооперации и, оказавшись в Германии, на Лейпцигской ярмарке, в роли красного купца... Интересно, кстати, кому первому в голову пришло именно такое словосочетание — красный купец? Специально чтобы опорочить цвет нашей революции и нашего флага? Не вам ли? Так вот... Органам государственной безопасности известно, что именно тогда вы были завербованы немецкой разведкой...
Каминский не может сдержать короткого судорожного смеха.
— Да! Нет предела... — Он давился этим неуместным, почти истерическим смехом. — Нет предела... Оказывается, нет предела... Вашей изощрённой фантазии позавидовал бы и Шекспир. Вы хоть меру знайте...
— Молчать! — яростно и с удовольствием кричит Борис Вениаминович. И тут же продолжает совершенно спокойно: — Всё будет доказано, гражданин Каминский, можете не сомневаться. А задания немецких хозяев вы начали выполнять сразу, вернувшись в Москву. Разве вы не противились свёртыванию нэпа через свою кооперацию? И тем самым старались насаждать и укреплять капитализм в нашей экономике, чтобы потом взорвать её изнутри? То есть, ставя диверсионные задачи, шли против линии партии.
«Нет, надо возражать, — думает он. — Надо бороться».
— Я уже подробно разъяснил вам свою позицию по этому вопросу. Сколько вы исписали бумаги? Но при чём тут шпионаж в пользу Германии? Это настолько дико...
— Хватит! — орёт Родос. И опять тихим, вкрадчивым голосом: — Мы вам ещё разъясним — при чём... Сегодня — другое. Меня интересует ваша дальнейшая московская карьера. Уточним кое-что. Перечисляю ваши должности после кооперации. С начала двадцать девятого года — председатель Колхозцентра при ЦК партии. Сейчас мы к этому времени возвратимся. Далее... Заведующий отделом ЦК... Секретарь Московского комитета партии... Затем — председатель Мособлисполкома... Всё верно?
— Всё верно.
— В тридцать четвёртом вы пробираетесь на пост наркома здравоохранения РСФСР...
— Я протестую, — перебивает Каминский, — против подобных формулировок!
— Протестуйте, протестуйте на здоровье, Григорий Наумович, — благодушно говорит Родос. — В тридцать шестом году вы уже во главе только что созданного Наркомата здравоохранения Советского Союза. В буржуазной прессе, в частности во Франции и Германии, тут же появилась информация в торжественном мажорном духе: господин Каминский — министр здравоохранения СССР... В подтексте читаем: наш человек держит за глотку здоровье советских людей...
— Просто замечательно! — не может сдержаться Григорий Наумович.
— Что дело обстоит именно так, — невозмутимо продолжает Родос, — мы убеждаемся через несколько месяцев. Осенью прошлого года в Казахстане вспыхивает эпидемия холеры. Вы отправляетесь со своими людьми туда... Холера распространяется ещё шире...
— Тогда же в Таджикской Республике, — перебивает Каминский, — на границе с Афганистаном, был зафиксирован очаг чумы, правда локальный. Почему бы и его возникновение не приписать мне? Я выезжал на место.