В июне тридцать седьмого...
Шрифт:
...Он вернулся в реальность из клубящейся багровой мглы, и первое, что увидел, были два его зуба в чёрном сгустке крови совсем рядом — щека была придавлена к полу, он казался раскалённым, хотелось скорее оторвать голову от пола, но первое же движение оглушило его рвущей на части огненной болью, и Григорий Наумович как бы со стороны услышал свой глухой стон.
«Молчи, молчи!» — приказывал он себе, но стон помимо воли исторгало его истерзанное тело.
Совсем рядом он увидел коричневые полуботинки с потёртыми шнурками, аккуратно завязанные бантиком; от ботинок явственно пахло гуталином. По ботинку и серым шевиотовым брюкам ударил пару раз металлический стек, продетый в тонкую кожу, как в ножны. Вверху над ним прозвучат спокойный, даже сочувствующий голос Бориса Вениаминовича Родоса:
— Видишь, ублюдок, эту штуку? Ею я из тебя, фашистская курва, выбью второй орден Ленина. Замаскировались, мерзавцы? Затаились? Ничего! Всё раскопаем... Прошлым твоим поинтересоваться? Вот я и интересуюсь. Повторяю вопрос: в каком году пробрался в партию большевиков?
Стек со свистом
Григорий Наумович потерял сознание.
Глава первая
18 марта 1917 года
В этот день в Туле вышел первый номер газеты «Голос народа». В статье от редакции говорилось: «Задача нашего органа пропаганда социал-демократических идей, освещение русской революции с социал-демократической точки зрении, организация широких рабочих масс вокруг единого социал-демократического знамени».
В тот день, как всегда, рано утром почтальоны доставили и подписчикам очередной номер газеты «Тульская молва», которую считали своей как в городе, так и во всей губернии самые разные слои общества, приобщённые к грамоте.
«Голос народа», 18 марта. ТРЕЗВОСТЬ НАВСЕГДА. Петроградскому городскому самоуправлению сообщено, что на днях воспоследует опубликование закона об укреплении навсегда всех запретительных мер по продаже алкогольных напитков, которые были введены на время войны. Городская дума избрала особый комитет с участием гласных и представителей рабочих депутатов для лучшего осуществления этих мероприятий. В демократическую эру своего существования Россия вступит трезвой державой.
«Тульская молва», 18 марта. Театр «Двадцатый век» на Киевской улице. Только один день! Фурорная лента с участием знаменитой артистки Елены Маковской и кумира тульских гражданок Полонского: «И угрожала, и ласкала, и опьяняла, и звала» в четырёх частях. Первая — «Заветные грёзы», вторая — «Любовь и деньги», третья — «Миг ласки», четвёртая — «Пепел остывшей любви». Картину иллюстрирует маэстро Пивальди, рояль.
«Голос народа», 18 марта. Новый театр Благородного собрания. В понедельник, двадцатого марта, культурно-просветительной комиссией Совета рабочих и солдатских депутатов дан будет общественный спектакль «Авдотьина жизнь», драма в четырёх действиях, сочинение Найдёнова. Весь сбор поступит в фонд Совета рабочих и солдатских депутатов. Перед спектаклем гражданин Кауль прочитает краткий реферат по поводу пьесы. В антрактах играет оркестр музыки.
«Тульская молва», 18 марта. Ассенизатор, прибывший из Гомеля с собственным ассенизационным обозом, производит по весьма дешёвым ценам очистку клозетов, помойных ям и прочего. Обращаться: Старо-Павшинская улица, дом № 122.
«Голос народа», 18 марта. МИЛИЦИЯ. Запись в милицию идёт довольно оживлённо. До сего времени записалось около 350 человек. По штату будут получать 100 рублей в месяц, а имеющие казённые квартиры 75 рублей в месяц.
«Тульская молва», 17 марта. Сбежал поросёнок, белой масти, весом около двух пудов. Доставившему или указавшему дано будет вознаграждение. Набережная Хомутовки, дом № 15.
«Голос народа»,18 марта. ВОЙНА. Сообщение из Ставки. Западный фронт. В районе деревни Голдовичи, двадцать вёрст юго-восточней Барановичей, в ночь на шестнадцатое марта нами была произведена газовая атака. Одновременно с выпуском газа артиллерия вела огонь по окопам противника химическими снарядами. Румынский фронт. Перестрелка и поиски разведчиков. В районе деревни Бурки, на 35 версте севернее Фоншан, нашей артиллерией сбит германский самолёт. Кавказский фронт. Перестрелка и поиски разведчиков. Действия лётчиков. Наши самолёты бомбили Тульчу.
«Тульская молва», 18 марта. В Туле организуется Союз прогрессивно-демократических групп, выдвигающий следующую программу: 1) поддержка Временного правительства, 2) укрепление нового строя в стране, 3) организация тыла для продолжения войны до победного конца, 4) расширение и углубление политического самосознания населения, 5) достижение полного демократического равноправия и всех свобод для граждан отечества, 6) объединение всех групп населения на основе упразднения классовой розни, 7) подготовка к выборам в Учредительное собрание. Организационный сбор состоится в зале коммерческого училища 21 марта в восемь часов вечера.
«Голос народа», 18 марта. Продаётся тарантас на рессорах, при нём два хода колёс (железныя и резиновыя), заново отремонтированный. Видеть можно в экипажном заведении Флитлер, Петровская улица, 12. О цене узнать в магазине Чугунова, Чулковская площадь.
«Тульская молва», 18 марта. Общественное собрание в Сапуновском переулке. В субботу 18 и в воскресенье 19 марта имеют быть Семейные вечера и сеансы кинематографа: «Муж напрокат», весёлый фарс в восьми частях, «Среди бсзмолвныя пустыни», драма, «Макс повесился», комедия. Начало в восемь с половиной часов. Цена за вход: в субботу — кавалеры 75 копеек, дамы 50 копеек, в воскресенье — кавалеры 1 рубль, дамы 75 копеек.
«Голос народа», 18 марта 1917 года. Гражданки! Сегодня в Новом театре состоится собрание женщин нашего города. Гражданки, обретшие свободу в феврале сего года! Спешите на свой митинг, первый после революции! Каждой желающей
Восемнадцатого марта 1917 года поезд из Москвы в Тулу прибыл в пятом часу дня на Курский вокзал. Отправившись из белокаменной рано утром, он, вне всякого расписания, тащился двести вёрст целый день, долго стоял в Подольске, ещё дольше в Серпухове и часа на дна застрял уже совсем под городом оружейников, на станции Ревякино.
— В чём дело?
— Куды власти глядять? — волновались пассажиры вагона третьего класса, в котором следовал Григорий Каминский, молодой человек в чёрной студенческой шинели нараспашку, с чёрным же бархатным галстуком, который был повязан большим небрежным узлом — точно такой галстук он видел на поэте-имажинисте (имя из головы вылетело) в кафе «Стойло Пегаса», что в подвале Столешникова переулка.
— Едак мы второго пришествия дождёмся!
— Начальника поезда подавай! — шумел пожилой солдат с бледно-жёлтым и донельзя озлобленным лицом. — Мы с германцем бьёмся, а тута всё прахом!
Шумел, возмущался уже весь вагон, дымил самокрутками и папиросами.
Проводник, тучный, невозмутимый, с круглым лоснящимся лицом, на котором, отметил Каминский, ехидцей и непонятным злорадством посверкивали умные глазки неопределённого цвета, не то серые, не то зелёные, «водой налитые» — определил Григорий, — так этот проводник разъяснял гражданам обновлённой России:
— Тихо, любезные, без переживаний. Революция у нас. А при ей всяческие безобразия и возмущения спокойствий даже беспременны.
Напротив Григория Каминского сидела премиленькая барышня с личиком нежным и испуганным, прятала носик в заячий воротник длинного пальто, сшитого по комариной талии.
Рядом с ней здоровая баба в плисовой кацавейке кормила чёрным хлебом и репчатым луком двух сопливых ребятишек, которые все почёсывались. И вообще этот раздерганный старый вагон третьего класса до отказа был набит людом простым: солдатами, ехавшими с фронтов в родимые деревни — кто на короткий отпуск, кто насовсем, без руки ли, без ноги — словом, покалеченные во славу Отечества; мужиками и бабами тульских деревень, коих сорвали с мест революционные события, а может, какая иная нужда гнала в Москву, а кого в Питер — правду сыскать, управу на акцизного чиновника стребовать, а то и на урядника, который до февраля семнадцатого смотрел на тебя, как на пустое пространствие. А нынче — шалишь, братец! К народу образом своим ясным жизнь поворачивается. Детей тоже много в вагоне было — и чего их-то по свету таскать в такие лихие времена? — писк, крик, брань, а то и потасовка прямо на грязном, заплёванном полу в шелухе от семечек. Ещё были в вагоне люди мастеровые, в картузах и косоворотках из тёмного ситца, пожилые из них являли достоинство и неспешность, беседовали в общем гвалте голосами тихими, а молодые взглядом, прямо скажем, охальным, все миленькую барышню обсматривали: ты, мол, нос не очень-то вороти, в мех его не засовывай, нынче порядки революционные — все равны и перед законом, и перед етой... любовью.
А барышня чувствовала себя ужас как стеснённо, неловко, всё поглядывала, смущаясь и розовея, на Григория, ища сочувствия и понимания. Наконец сказала голоском тихим и робким, к нему обращаясь:
— Воздух... Абсолютно дышать нечем.
Каминский улыбнулся ей ободряюще и продекламировал довольно громко, так что и соседи некоторые вместе с барышней послушали:
Здесь русский дух! Здесь Русью пахнет.Барышня — вот же беда с ней! — совсем застеснялась, прямо так бы и выпорхнула из вагона, да невозможно. Отвернулась к замызганному окну.
Григорий Каминский испытал некоторый конфуз: «Может, зря я?» Однако тут же подумал: «А так и надо! Чего на тех, кто есть хозяева жизни, смотреть с высоты своего мнимого превосходства?»
Опять Григорий стал слушать разговоры вокруг себя, чем и занимался всю долгую дорогу. Интересно, поучительно.
А говорили вокруг него больше всего о войне: скорей бы конец ей, окаянной, сколько народу перегубила, перекалечила, мужика от дома оторвала, от земли. А весна-то, вот она, не за горами, оглянуться не успеешь, как уже в поле выходи, а кто в нонешнюю весну выйдет, чтоб за плугом идти, борозду поднимать на своём наделе? Безмужичной русская деревня стала по войне этой, чтоб её вовеки не видать. А бабы, само собой, о своём: с каждым днём в лавках и магазинах всё пустеет да пустеет, за хлебом, сахаром, ситцем, керосином с ночи очереди выстраиваются. Когда это стряслось, чтоб очереди в Туле или Москве? То, бывало, приказчики силком к прилавку тянут, разлюбезные, только бы денежки при тебе были — любых товаров и съестного прямо-таки завались. А нынче? Купцы да торговые люди три шкуры дерут, морды злые, нахальные. И нет на них ни управы, ни Бога. Или вправду от революции псе это сподобилось? Вверх тормашками перевернулось?
«Не от революции, — хочется вмешаться в разговор Григорию Каминскому. — Война во всём виновата».
Однако помалкивает наш герой — до времени.
Наконец радостно прокричал паровоз, вагон дёрнуло, лязг прокатился под полом. Поплыла мимо окна деревянная платформа, по которой носилась, беззвучно лая на поезд, шустрая лохматенькая собачонка. Колеса стучали всё быстрее.
На привокзальной площади было людно, шумно, вереницей стояли легковые извозчики, покрикивали: «Куда изволите, ваше степенство? Доставим-с!» Смеркалось. Несло в лицо редким снежком. Из лошадиных ноздрей валил пар; клубы его вырывались также из двери трактира, когда распахивалась она настежь разудало. Зажглись тусклые фонари.