В июне тридцать седьмого...
Шрифт:
А дальше, к середине зала и к последним рядам, простых женщин становилось всё больше и больше, а галёрка только ими и была заполнена.
Мужчин в зале было немного. «И солдаты присутствуют, — отметил Григорий Каминский. — Это очень даже хорошо!»
В центре сцены стоял стол президиума, покрытый зелёным плюшем, и за ним сидели двое: представительная дама в декольтированном платье из коричневого бархата, с ниткой жемчуга на полной шее, в боа на плечах, и плотный мужчина средних лет в строгом цивильном костюме, с важным интеллигентным
В тот момент, когда Каминский появился в зале и быстро осматривал его, прикидывая, так сказать, расстановку сил, дама в боа, стоя, звонила в колокольчик, звонкий голос которого никак не мог перекрыть взволнованный шум.
— Господа! Гражданки! — почти кричала председательствующая. — Соотечественницы! — Постепенно стало тихо. — Я абсолютно согласна с теми, кто говорил с этой сцены: из нашего зала мы обязаны протянуть руку той самой маленькой женщине, которая здесь почти отсутствует, которая осталась там, с нашими детьми, с нашим домашним хозяйством. Да, я говорю о женщине-прислуге, и сердце моё страждет. Эта маленькая обездоленная женщина должна быть нашей сестрой, ея муж нашим другом, ея дети — нашими детьми!
Раздались восторженные аплодисменты в первых рядах партера и в ложах. В середине зала хлопали вяло; задние ряды и галёрка хранили молчание.
«Отлично! — подумал Каминский. — Народ тут разбирается, что к чему».
— Но здесь мы ещё не услышали голоса наших сестёр. — Дама в боа сделала внушительную паузу и патетически воскликнула: — Сёстры! Гражданки! Выступайте! Говорите обо всём, что мучит вас. Кто? Пожалуйста!
В пятом или шестом ряду вскочила молодая женщина весьма разбитного вида в пёстром платочке:
— Я, я скажу!
— Поднимитесь, душечка, на сцену! — попросила председательствующая.
— Да ну её! — откликнулась молодая женщина. — Непривычные мы. — Она повернулась к сцене спиной, пылающим лицом к залу. — Я прямо отсюдова. Что я хочу выразить? Кругом только и крику: повсеместная свобода! Царя-батюшку скинули! Ладно... А наша жизнь разнесчастная поменялась? Как терпели от своих господ, так и терпим. Вот я... Нанялась делать одно — за малыми детьми ходить. А меня заставляют — и полы мой, и дрова коли. Потом... Я женщина молодая. — В её голосе зазвучали кокетливые нотки. — Придёт ко мне друг, хоть и с чёрного хода, а хозяйка его гонит почём зря взашей: пошёл прочь, немытая физиономия, и так далее... И получается: вот тебе и революция! Бывшая царица и та себе друга имела — Гришу Распутина!
Зал взорвался смехом, шиканьем, аплодисментами, слышались иронические возгласы.
Каминский увидел, что мужчина в президиуме наклонился к уху дамы в боа, что-то сказал ей, та согласно закивала, стала звонить в колокольчик.
В зале неохотно установилась тишина. Председательствующая сказала:
— Слово имеет Сергей Родионович Дзюбин!
Представительный мужчина вышел к рампе, поправил рукой копну седеющих волос.
— Кто он? — спросил Каминский у соседа
— Комиссар Временного правительства в Туле, — ответил тот, сердито покосившись на Григория. — Вы что, с луны свалились? Не знаете Сергея Родионовича?
— Считайте, что с луны, — усмехнулся Каминский. — А в какой партии Сергей Родионович?
— Господин Дзюбин, насколько мне известно, социал-демократ.
— Граждане! Не мешайте слушать! — зашикали на них.
— Комиссар Временного правительства в Туле уже начал свою речь (голос у него был поставленный, уверенный):
— Гражданки! Русские женщины! Дочери революционной России! Трудное, но великое время переживаем мы! Великое — потому что под натиском свободолюбивых сил отечества рухнул вековой деспотизм Романовых и перед многострадальной Россией открылись необозримые дали свободного демократического развития. Трудное — потому что третий год бушует кровопролитная война...
Зал откликнулся как бы единым вздохом, движением, Каминский увидел: многие женщины и в партере, и в средних рядах вытирают платочками слёзы.
— Да! — продолжал оратор, и в голосе его звучала скорбь. — Многие сыны отечества уже сложили головы на полях сражений. Верно тут говорилось: мы протянули руку всем вдовам, всем солдаткам! Руку благодарности, руку помощи и поддержки!
Сорвался шквал аплодисментов. Из него выплеснулся возглас:
— Кто это мы?
Дзюбин повернулся в сторону, откуда прозвучал этот голос:
— Мы, русские социал-демократы! Партия меньшевиков!
«Вот оно что! — Григорий в нервном возбуждении потёр руки. — Похоже, главный противник!»
Между тем Сергей Родионович, артистическим жестом поправив причёску, продолжал:
— Но не забывайте, соотечественницы: полчища неприятеля несут России старые деспотические порядки. И поэтому от имени Временного правительства я призываю вас, наши сёстры, русские патриотки, в своих помыслах и делах, в письмах на фронт будьте твёрдой поддержкой ратного духа ваших мужей, сыновей, братьев! Доблестное русское воинство исполнит свой долг: раздавит немецкую гадину на российских полях, погонит и турецких супостатов вспять, дойдёт до Берлина, Дарданелл и Босфора! Поэтому мы говорим: война до победного конца!
Шквал аплодисментов обрушился в зале, многие повскакивали с мест, кричали:
— Война до победы!
— Слава русской армии!
— Полная поддержка Временному правительству!
Возбуждённые лица, пылающие взоры, патриотизм, смешанный с жертвенностью — хоть сейчас веди в психическую атаку на вражеские окопы.
«Да, поработали в Туле меньшевики, господа эсеры и, можно предположить, кадеты...»
Дама в боа, председательствующая, звонила в колокольчик, призывая к порядку и тишине, и была, судя по красным пятнам на щеках и сбившейся причёске, чрезвычайно взволнована. Сквозь шум, который постепенно угомонился, она говорила: