В июне тридцать седьмого...
Шрифт:
Стефан Любко молчал.
— Хлопцам нужно срочно сменить квартиру, — сказал Алексей Александрович Каминский и миролюбиво добавил: — Я помогу. И сделаем это сегодня ночью. Есть у меня надёжный адрес.
— На том и порешим. — Батхон закашлялся. — А теперь главный вопрос нашего собрания... Кстати, Гриша, ты иногда поигрывай что-нибудь на твоей гармони. В коротких перерывах. Может, и споем чего вместе. А сейчас... Да, главный вопрос. Товарищи! Сегодня мы принимаем в свои ряды, в ряды Российской социал-демократической партии, в её фракцию большевиков Григория Наумовича
— Расскажи, парень, свою биографию, — сказал кто-то.
— Да какая у меня биография? — удивился Григорий.
— Расскажи, расскажи! — Батхон одобряюще хлопнул его по плечу. — А потом музыкальный привет наружному наблюдателю.
Биография уместилась в несколько минут.
На улицу, где от деревьев и домов левой стороны уже лежали длинные тени, спускался ласковый апрельский вечер. — Митрофан Нилович Шилин, изнывавший у витрины с сырами и китайским чаем, услышал: в комнате дома номер двадцать семь, за окнами, задёрнутыми ситцевыми занавесками, дружно пели под гармонь:
Есть на Волге утёс, диким мохом оброс От подножья до самого края-а...«Точно гуляют», — с тоской подумал агент Шило.
— ...А за дело революции ты умереть можешь? — спросил Шмул Штейнбов, до сих пор молчавший.
Все с некоторым удивлением посмотрели на него.
— Если в этом будет необходимость, — спокойно ответил Григорий, — могу. Но просто так рисковать жизнью и умереть — не хочу. Считаю, что если уж смерть, то в бою, на баррикадах. Но лучше — не умирать!
— Я совершенно согласен! — поддержал Гришу пожилой человек с большими руками, потемневшими от сапожной работы. — Смерть революционера — это последний аргумент в борьбе.
Был задан следующий вопрос:
— Григорий Каминский работает среди учеников старших классов гимназий и реального училища. Хотелось бы узнать об этом поподробней.
Тут Гришке было что рассказать.
...Начало смеркаться. За ситцевыми занавесками зажглась лампа, мелькали тени. Опять заиграла гармонь, дружные мужские голоса запели:
Рэвэ тай стогне Днипр шырокый, Сэрдытый витэр завыва...«У, — с ненавистью думал Митрофан Нилович, переминаясь на больных ногах уже под окнами дома номер двадцать семь и норовя заглянуть хоть в какую щёлку — чего там? Но занавески были задёрнуты плотно. — У, мерзавцы! Сейчас бы наряд полиции, войти, перехватать всех».
Давно хотелось есть, пересохло во рту.
Щёлкнула крышка карманных часов — пятнадцать минут девятого.
На ближнем перекрёстке зажёгся фонарь.
«В ентой темноте я и рож их окаянных не разгляжу. Поперевешать бы вас всех, губители отечества».
Чтобы отвлечься от тяжких рассуждений, Митрофан Нилович стал про себя рассуждать на более приятный предмет: прибавит ли Мстислав Николаевич Всесвятский к зарплате рублей несколько на лекарства от ревматизма? Должон прибавить: агент Шило службу сполняет добросовестно. За минувшие годы уже сколько социалистов проклятых проследил, властям с рук на руки передал.
... — Что же, товарищи, ставлю вопрос на голосование. Кто за то, чтобы Григория Наумовича Каминского принять в ряды РСДРП, прошу поднять руки. Так... Семь человек. Кто против?
Руку поднял Шмул Штейнбов.
— Почему, Шмул, объясни? — тихо сказал Илья Батхон.
— Если человек, не задумываясь, не готов умереть за дело революции, — непримиримо, жёстко сказал юноша, — он не должен быть в рядах нашей партии.
— Что же, — несколько растерянно сказал Батхон, — твоё право думать и считать так. — Он помедлил в задумчивости. — Хотя я не могу принять такую максималистскую формулировку. Итак, большинством голосов товарищ Каминский принят в нашу партию.
— Спасибо! — вырвалось у Григория.
— А теперь чай! — сказал Стефан Любко. — Самовар у меня готов.
— Шмул, — сказал Алексей Александрович, — ты незаметно выгляни на улицу. Как там наш старичок?
Юноша бесшумно вышел из комнаты.
На столе появился кипящий самовар, хлеб, на тарелках масло и нарезанный сыр (наверно, из той самой бакалейной лавки, возле витрины которой с утра изнывал Митрофан Нилович Шилин). Вернулся Шмул, сказал:
— Под окнами гуляет и шепчет чего-то.
— Тогда вот что я предлагаю, — сказал Алексей Александрович Каминский. — Чайку попьём и разойдёмся. Поступим так: всем разом выйти и быстро в разные стороны. Кроме меня.
— Это почему же? — спросил кто-то.
— Он обязательно за кем-нибудь увяжется. А я со своей деревяшкой от него не очень-то упрыгаю. Надо, чтобы кто-то из вас его увёл, а я подожду, когда хозяева вернутся... Через часок примерно и отправимся на новую квартиру.
— Старикашка за мной пойдёт! — азартно сказал Григорий.
— Что же, так и поступим, — заключил Илья Батхон.
...Уже совсем стемнело. Звёзды высыпали на весеннем небе. Становилось прохладно. Совсем невмоготу стало бедному агенту, тайному осведомителю Шилину по кличке Шило: ноги подкашиваются, хоть на землю садись, перед глазами розовые круги плывут, от голода живот окончательно подвело.
И тут... Наконец-то! Дверь хлопнула, голоса громкие, смех («Ишь, нехристи! Веселие у них...»). Митрофан Нилович, можно сказать, на полусогнутых на другую сторону улицы дунул.