В кабинете психоаналитика. Эмоции, истории, трансформации
Шрифт:
Аналитик: Это миф о беременности вашей матери, о ее состоянии, об утробе матери; папа такой заботливый, такой стильный, иногда превращавшийся в эсэсовца и занимавшийся с мамой сексом. А вы наблюдаете за всем этим.
Пациентка: Мне это странно, я ненавижу своего отца: он не джентльмен, он не стильный, и наоборот, эсэсовцы мне нравятся, мне нравится их жестокость, мне нравятся немецкие фильмы: чем больше жестокости, тем больше мне нравится; еще надо сказать, что в реальной жизни я не люблю
Аналитик: Вас завораживает грубость и насилие, это фильм, это что-то новое, и вам затруднительно дать папе роль немецкого офицера и эсэсовца. (Молчание.) Хотел вам сказать, что мы не сможем с вами встретиться в следующий понедельник и в следующую среду.
Пациентка: Я не чувствую себя покинутой. Мне нравится повиноваться, я даже горжусь, что могу сделать, как вы хотите.
Аналитик: Я тоже могу быть стильным офицером, эсэсовцем, могу вами командовать.
Пациентка: Да, мне это нравится, у меня есть друг, которому я сказала: «Когда увидимся?», а он: «Только я могу это спрашивать, а не ты, ты должна только подчиняться». Мне это нравится, я горда, что сделаю все, что вы хотите, до бесконечности.
Аналитик: Вернемся в мифические годы — дитя в чреве матери, которое повинуется и растет — и ничего другого не хочет знать.
Пациентка: Верно. Мне приходит в голову, что этим летом один парень хотел назначить мне свидание. Я ему говорю: «Именно мне?» Потому что мне казалось, что я не существую, что меня нет.
Аналитик: Вы удивились, потому что, с одной стороны, вы как будто еще и не родились, а с другой стороны, ясно, что вы уже родились и молодые люди вам назначают свидания, что делаю и я, назначая вам свидание после перерыва.
Мною руководила мысль о том, что тревога пациентки уменьшится при обращении к ее бессознательным фантазиям, которые осмыслялись мною как нечто, полностью «принадлежавшее» ей и совершенно не зависящее от момента отношений — как бы записанное на пленку, принадлежавшую только пациентке, вынесением которых вовне являлся перенос: моей целью была фантазия о жизни плода и соответствующая ей фантазия о первичной сцене.
Сейчас мне это видится лишь как увеличение у пациентки дальнейшей тревоги и чувства непонимания.
Уже моя первая интерпретация вызывает чувство преследования, и первый ответ пациентки в точности описывает, как она восприняла мою формально правильную, но грубую и разочаровывающую интервенцию.
Вторая интерпретация тоже вызывает у пациентки лишь ненависть, эротизацию насилия... И таким образом протекает весь остаток сеанса, вплоть до ее ощущения себя непризнанной и не существующей, причем не в силу действия идентификаций слияния, но просто потому, что все, что она говорила, не находило адекватного ответа ни в один из моментов сеанса.
Я давно спрашиваю себя, почему же все-таки подобные сеансы могут нести в себе терапевтический потенциал. Думаю, потому, что происходит хотя и экранированное теорией — или плохим использованием теории — поглощение аналитиком -элементов пациента и включение их в рассказ, в нарратив. Даже если аналитик заранее простраивает этот нарратив (так как
Аналитик перекладывает на свой «влиятельный» диалект то, что исходит от пациента (согласно некоторым моделям, это, например, история, понятая как реальность, а не миф), а не присутствует при открытом и непредсказуемом нарративном и трансформативном развитии.
Миф отношений и интерпретации переноса
Это был для меня долгий период, внутри которого просматривается множество оттенков: убеждение в том, что текст пациента нужно раскодировать как проекцию на аналитика, а также эволюцию этих взглядов по интерактивному типу, в ходе которой постепенно находило место колебание между переносом и отношениями (Bezoari, Ferro, 1991b). Отношения — это нечто новое, особое, креативное, развивающееся здесь, в кабинете аналитика, и трансформирующее события переноса (будь то повторение или фантазии) посредством интерпретации здесь и теперь того, что говорит пациент.
Луиджи и отпуск
Расскажу о драматическом сеансе со взрослым тяжелым пограничным пациентом перед перерывом на лето. На время каникул я предусмотрел встречи пациента с психиатром доктором С. (в случае необходимости).
Пациент: Все, хватит, я вчера перестал есть и не могу работать, терапия ваша провалилась, неправильно меня лечите.
Аналитик: Может быть, провалилась идея, что я полностью возложу на себя ответственность за вас.
Пациент: Хватит чушь пороть, я дома всех ненавижу — брата, сестру, вас, потому что неправильно меня лечите, у меня больше нет надежды, я сейчас вам весь кабинет разнесу и физиономию расквашу.
Аналитик: Вы, может быть, боитесь, что я не хочу вами заниматься, потому что вчера я с вами не стал долго говорить по телефону, но нужно прояснить рамки наших взаимоотношений. Я смогу вам помочь, если вы мне создадите условия, чтобы помочь вам.
Пациент: Хватит чушь пороть, я убью всю мою семью, а потом и вас, всех укокошу, а сейчас вам морду разобью.
Аналитик: Мне придется попросить вас уйти.
Пациент: (Наносит страшный удар кулаком по столу, готов броситься на меня. Я уже чувствую себя расквашенным, превращенным в месиво, мне страшно, я задыхаюсь, весь дрожу внутри, но остаюсь неподвижным и внешне бесстрастным.) Убью вас, потому что неправильно меня лечите, всех убью, машину вам покорежу, судьба ваша решена: я вас убью сейчас, или через две недели, или через месяц. Вам остается одно — заняться мною, чтобы мне стало хорошо, — или я вас убью.