В когтях германских шпионов
Шрифт:
Сначала растерявшийся Агапеев стал рваться, пытаясь распахнуть дверцу, звать на помощь. Но сильные пальцы схватили его за руку, а голос невидимого спутника бросил ему угрожающее из чёрного, как сажа, мрака:
— Если вы двигаетесь или кричите, я вас тотчас же застрелю. Прошу сидеть смирно и не волноваться…
Спутник с усилием говорил по-русски… Видно, что этот язык — не родной ему.
— На каком основании?.. Как вы смеете?.. Кто вы такой? — пытался протестовать Агапеев.
— Не все ли равно вам? Называйте меня Иксом.
— У
— Это не шутка. И затем — вас никто не ждет…
Машина, гудя и содрогаясь, подпрыгивая на ухабах, вихрем летела. И судя по безмолвию сирены, путь был совершенно свободен.
Агапеев, похолодевший, забился в угол, подальше от этого страшного человека с револьвером. И он слышал запах сильных, сладковатых духов. Казалось, неведомый спутник весь был пропитан ими.
Тоска, тягучая тоска, чем-то вязким холодным наполнила все существо Агапеева. И кружилась голова, и тошнило. И он не знал, от чего? От страха, животного страха перед тем, что случилось, или от этих сладких, пряных духов?
Вступить в борьбу, схватить бандита за горло? Какой смысл? Он безоружен, а у того револьвер, и — шансы далеко не равные.
Крутой поворот машины, протяжный стон сирены — и опять безумный бег в слепое пространство.
И растёт, ширится тоска в груди… Неужели конец? И он уже не вернется и не увидит больше… Никого не увидит! Как глупо очутился он в этой ловушке. Вместо Шепетовского с ним говорил кто-то другой — в этом теперь никакого сомнения. Кому он понадобился и зачем?
Агапеев терялся в догадках.
А спутник, там у себя, завозился над чем-то. Агапеев услышал оттуда:
— Опустите руки… Одно движение — и я дам вам пулю!
И тотчас же что-то мокрое, липкое громадным пластырем залепило Агапееву все лицо. И стало еще темнее, и дышать было нечем… Какие-то обрывки потухающего сознания… Несколько судорожных движений, слабых, скованных снотворной истомою, и он провалился куда-то и летел, летел без конца… И погас последний трепетный луч…
Светало. Над рекою клубится туман… Застилая даль, тихо и тягуче ползли жемчужно-белёсые клочья хаотическим хороводом каких-то косматых призраков… Просыпались деревья, влажные, напоенные росою, и где-то в гуще листвы несмело, еще спросонок, слышалось одинокое щебетание.
На скамейке, под приземистой липою лежал молодой человек, бледный, хорошо одетый, слишком хорошо для бесприютного бродяги, ночующего под открытым небом. У изголовья — смятый котелок. Случайно смятый. Он весь был новенький и дорогой. И странно, как у мёртвого, развернулись носками ноги в жёлтых щегольских ботинках. Развернулись и как-то деревянно застыли.
Бледный молодой человек завозился. И ему стоило усилия разомкнуть склеившиеся веки. И слабость во всем теле, как будто четверней переехало его, и дурной вкус во рту, и противный сладковатый запах…
Через минуту
Свежо. Прохватывала дрожь. Он повёл плечами, съежился, застегнул пальто. Взгляд блуждал.
Он вспомнил и сладкий запах духов, и угрозу, и еще запах, тяжелый, дурманящий, неприятный. И — больше ничего… Дальше — пробуждение на этой скамейке.
И до того все было нелепо, кошмарно, мелькнула даже мысль, не сон ли все это?
Увы, не сон. Спеша, он встретил на лестнице Криволуцкого. Захлопнулась дверца мотора. Он хотел опустить окна, а потом, потом уже где-то далеко, в глуши ворвался к нему этот надушенный бандит. Человек без лица. Человек-фантом.
Папки, чертежи, все это исчезло. Его ограбили самым предательским, самым наглым образом. И он даже не знал кто!
Это не простые бандиты.
Золотые часы, бумажник с довольно крупною суммою — все это на месте. Ничто не пропало.
Он поднялся с тупым безразличием ко всему, надел котелок, не позаботившись даже выпрямить его и, не зная местности, побрел вдоль набережной.
Идти пришлось конец немалый. Все клубился над рекою туман, и ползли немым хороводом косматые призраки, но становились воздушней и легче, и мертвенно-сизый рассвет медленно переливался в утро, обещавшее погоду и солнце.
Агапеев брел наугад, без мысли, без желаний, отупевший какой-то весь.
Вот уже и знакомые места. Он помнит зеленый дом на углу с вывеской «Виноторговля», помнит деревянный мост. Городовой в светлых жёстких усах с наспавшимся, красным и хмурым лицом, бросил подозрительный взгляд на человека в измятом котелке и с нетвердой походкою.
Агапеев свернул на мост. Здесь уже стали попадаться люди. Мост как-то прозрачно грохотал под копытами. Завыла сирена автомобиля. Спешили в город из загородного сада запоздавшие гуляки. Два-три помятых женских лица по привычке стрельнули подведенными глазами из-под широких вызывающих шляпок…
Попался грязный и шершавый ночной «ванька» с такой же, как и сам, немытой и нечищеной пролеткой… Самому элегантному экипажу не обрадовался бы так Агапеев. Расцеловать был готов…
«Ванька», нахлестывая свою клячу, медленной рысцою, трюх-трюх, волок, не вез, а именно волок через весь Каменноостровский своего клюющего носом седока.
Агапеева разморило, как после кутежа. Да разве добрая порция снотворного не была своеобразным кутежом? Он дремал…
У себя в номере Агапеев свалился и крепко спал до полудня… И спал бы еще, но его разбудили… Он сердито вскочил с кровати, отпер дверь и плюхнулся назад в постель, закрывшись одеялом до горла. На пороге с готовым, учтивым извинением обрисовалась фигура молодого офицера.
— Я думал, что вы бодрствуете. И если б знал…
— Ничего… Пожалуйста, садитесь. Это я должен извиняться… Второй час…