В когтях германских шпионов
Шрифт:
Вот в какой обстановке насасывались мюнхенским пивом, дымя сигарами и трубками, Гогайзель с его гостями.
Флуг встречен быль шумно и радостно.
В облаках табачного дыма замелькали тяжёлые готические кружки и слышалось отовсюду «хох!».
14. «Рыцари пьяной библии»
Новому гостю мигом, с поспешной предупредительностью, подвинули ящик сигар, и перед ним выросла кружка, опоясанная барельефом из жизни ландскнехтов. Было какое-то неизменное изречение заостренными буквами, а свинцовая крышка герметически сохраняла свежесть, вкус и запах доброго мюнхенского пива.
Гогайзель, румяный, светлоусый
— Скоро в путь, наш уважаемый гастролёр?..
— Пожалуй, завтра, даже наверное завтра! А вот что, любезный Гогайзель…
И под говор всех остальных Флуг изложил хозяину свой план относительно радиотелеграфной станции.
Гогайзель кивал головой.
— Натурально! Чем Петроград хуже Парижа? Чем он хуже Брюсселя и Антверпена? Там везде имеются наши радиостанции. Почему же здесь нет?.. Это значило бы, ха-ха, незаслуженно обидеть Петроград! Что касается арматуры и прочего, мы это в несколько дней оборудуем. А вот относительно кабинки придется к моему другу Кнабе. Знаменитая фабрика переносных бетонных домов, бараков, пакгаузов. У него такие громадные поставки, что от щедрот своих он, как добрый немец, соорудит нам чудесную кабинку в лёгком павильонном стиле. Итак, решено. С завтрашнего дня начнутся работы. А теперь соблаговолите расписаться в «пьяной библии».
— Это еще что?..
— Ха-ха-ха! — громко, самодовольно рассмеялся Гогайзель. Тряслись его красные, жирные, пивом налитые щеки, вздрагивал объемистый живот.
— Господа, наш почтенный гость не знает, что такое «пьяная библия»?.. Любезный Штурман, передайте-ка ее сюда…
Штурман, худой и рыжий, весь рыжий, до ресниц и бровей включительно, протянул хозяину большую, в солидном кожаном переплёте книгу.
— Вот она, пьяная библия! А все мы здесь, собирающиеся под этими сводами, «рыцари пьяной библии»…
Флуг перелистывал книгу. Были совсем чистые страницы. Но многие уже записаны разными почерками, далеко не всегда трезвыми. Недаром же это была пьяная библия! Одни скромно ограничивались автографами, другие переписывали изречения и цитаты великих немцев, начиная от Момзена и кончая Бисмарком. Но и у таких светил, как Момзен, брались напрокат все подлейшей тенденциозности афоризмы вроде следующего: «Славянские головы настолько тупы, что истину необходимо вбивать в них ружейными прикладами». Были рыцари, щеголявшие афоризмами собственного измышления. Боже милостивый, что за «литература»!
Эти афоризмы — двух родов. Одни блистали глумлением и бранью по адресу России и русских, другие же являли собою сплошную похабщину. Что ни слово — самая грубая непристойность, порожденная оскотинившимися от пивных паров мозгами…
Каждая страница сопровождалась виньеточной рамкою, тонко и с необычайной кропотливостью исполненной пером… Содержание виньеток — совсем под стать украшавшему страницы тексту. Либо голая тяжеловесная порнография без юмора, без артистического изящества, либо порнография, переплетенная вместе с самым оголтелым кощунством…
Виньетки всех пятисот страниц рисовались изо дня в день в течение двух лет голодным талантливым — талант чувствовался в каждом штрихе — рисовальщиком Зонтагом. Его пригрел господин Гогайзель. В течение двух лет почтенный заводчик содержал своего бедного соотечественника и платил ему небольшое жалованье… Зато во всей обильной петроградской колонии никто не мог конкурировать с Гогайзелем. И у других были «пьяные библии», но такой пьяной библией, как у Гогайзеля, не мог никто похвастаться.
Ни у кого не было такого обилия
— Распишитесь! — предложил хозяин.
Гость в буквальном смысле слова исполнил просьбу и, минуя всякие афоризмы — свои ли, чужие ли, твердо, крупно и четко вывел посредине белого, обрамлённого виньеткою листа: «Э. Флуг».
Среди этих «рыцарей пьяной библии» обращал внимание своей громадной огненной бородою мужчина средних лет в дымчатых очках, куривший типичную бюргерскую «файку». Окружающие называли его господином профессором.
И в самом деле, это был профессор одного из наших южных университетов — Карл Августович Зе-земан. Он приходился дальним дядюшкою Гогайзе-лю и приехал к племяннику погостить на недельку, с тем дабы, вернувшись к экзаменам со свежими силами, основательно резать этих «русских свиней», что доставляло всегда почтенному профессору великое удовольствие…
Гогайзель гордился своим учёным дядюшкой. Он советовал Флугу:
— Побеседуйте с господином профессором… Человек колоссального ума и колоссальных знаний!.. А главное, может рассказать вам кое-что о наших колониях вдоль юго-западной границы. Кстати, вам не приходилось ревизовать эти колонии?..
— Нет, не приходилось.
— Вот видите…
Новых Америк почтенный профессор не открыл Флугу. И без него знал Флуг все о немецких колониях нашего юго-запада. Знал понаслышке. Профессор же, поминутно обсасывая свои покрытые белой пеною густые, лезшие в рот усища, рисовал ему очевиднейшие картины и в таких отрадных красках, что сердце каждого доброго немецкого патриота должно было трепетать от восторга…
— Вы думаете, лучшая земля принадлежит местным польским помещикам?.. Ничего подобного! Самые тучные нивы, самые жирные луга, самые громадные участки корабельного леса, все это в руках наших колонистов! — с гордостью говорил профессор Зезе-ман. — Каждая усадьба — это небольшой, обнесенный каменной стеною форт, обращенный своими бойницами и амбразурами на восток… В планировке этих колоний принимал участие наш генеральный штаб… Они группируются концентрическими кругами, расходясь от главных стратегических пунктов! Громадные конюшни, в которых могут поместиться целые эскадроны. И такие же, если не больше, сооружения под землею. Там можно прятать запасы снарядов, пулеметы, аэропланы… И даже полевые орудия… Какая организация! В каникулярное время я обходил эти колонии пешком… В таком, знаете, альпийском костюме, шерстяные чулки до колен, мешок за плечами и палка с железным концом… Душою отдыхал в беседе с колонистами. Здоровый, крепкий народ, в большинстве наши отставные унтер-офицеры. А сыновья их служат в германской армии… Какие ясные, трезвые головы! Какой патриотизм!
Делая паузы, господин профессор тянул из своей кружки, проводя и языком, и губами по мокрым усам. Он долго еще рисовал бы своему собеседнику все прелести колоний юго-западной границы, но Флуг спешил.
— Постойте, — сказал Гогайзель. — Мы должны все осушить единым духом наши кружки в честь кайзера Вильгельма!
Осушить «единым духом» никому не удалось — слишком велики были кружки, да и многие успели основательно уже нализаться. Но тост получился шумный, и немцы кричали «хох!».
Хозяин проводил почётного гостя, лично помог ему сесть в автомобиль и, захлопывая дверцу, еще раз пообещал завтра же начать работы.