В коробке

Понорницкая Илга

Несколько раз пыталась найти тебя по Интернету. Почему ты нигде не засветился в Интернете? Может, у тебя какой-то новый псевдоним? А мои рассказы там можно найти. Под моей фамилией. И в них нет чуши. В том, что я помещаю в Интернет, совсем нет чуши. И там указан электронный адрес. Почему ты до сих пор не нашел меня?

Может, все дело в том, что мне приходится делать не то, что я хочу? Когда я смогу, наконец, не делать то, от чего меня тошнит, жизнь повернется ко мне совсем другим боком.

Нам, например, часто приходится печатать компромат на

прежнего директора завода. Я его не знала — пришла уже при нынешнем директоре, а Валя и Максим — еще позже меня. Но получается, что мы — его враги. Нам передают уже готовые статьи — и мы должны их разместить возможно более броско.

В них говорится о том, что бывший директор был нечист на руку и что-то там приватизировал по смешной цене. Хотя формально все было законно, и вовремя его никто не поймал за руку. А теперь он, наконец-то, пойман, а пойман, значит — вор.

Чтобы поймать кого-то за руку, вы должны быть достаточно богатым. Компромат дорого стоит, и кто пишет его — тот хорошо живет.

Я знаю этого парня, крупнейшего в республике специалиста по «чернухе». Уже сто лет он пишет компромат на всех подряд. Это призвание. Он вечно в оппозиции, и, вроде, еще при коммунистах его никуда не брали на работу. Но сейчас его услуги стали всем нужны. Вдобавок, он не приезжает на завод к восьми утра, как я.

При встрече мы говорим с ним вполне по-дружески, а после я рассказываю Вале:

— Вот смотрю я в его добрые и честные глаза и думаю: неужто это ты написал такую гадость?

— А? Кто это? У кого добрые и честные глаза? — тут же реагирует Максим. Он здесь недавно. И все сразу хочет знать.

Мы начинаем объяснять ему про компромат, а он не понимает:

— Ну, я все читал в подшивке. Про того директора. Но при чем здесь добрые и честные глаза?

— Ну вот смотри, — говорю. — Если б тебе сказали, что дадут много-много денег, только ты должен написать что-нибудь плохое про какого-нибудь человека, которого ты никогда не видел…

— И что? — опять не понимает Максим.

— Ну, он не сделал тебе ничего плохого. И тебе скажут, что о нем надо написать. В литературной форме.

— Понял.

— Что понял? Напишешь?

— Конечно, напишу. А что?

— Да ничего, — говорю. — Значит, разбогатеешь.

— А…

Когда он выходит из кабинета, мы с Валей смотрим друг на друга и начинаем хохотать.

— Чего смеешься? — спрашивает Валя.

— А ты чего смеешься?

— Ну ладно тебе, — говорит Валя сквозь смех. — Это же его выбор. Каждый человек имеет право выбирать, продаться или нет. Зачем ты так его…

— А что — я? Я только спросила…

— А что так смеешься?

— А ты что смеешься?

Дома я рассказываю детям, как прошел день, и как мы с Валей сегодня славно посмеялись. Мой старший сын говорит почти как Валя, только вполне серьезно:

— Мама, ты должна уважать Максима. Каждый человек имеет право выбирать. Это тебе нравится работать. А он, может, хочет получить сразу много денег и уже никогда больше не работать.

— Маме

совсем не нравится работать, — спорит моя дочка. — Скажи, мам, тебе не нравится работать?

— Конечно, не нравится, — говорю. — Если бы я откуда-нибудь получала деньги на вас, только бы меня там, на заводе, и видели!

— Понятно? — спрашивает моя дочь старшего брата. Но он спорит:

— Мама, ты же всегда говоришь: я хочу писать книги, я хочу писать книги. Я хочу про то, и еще про то написать.

— А писать книги — не работа, — говорит моя дочь.

— Мама, — спрашивает сын, — скажи, писать книги — это работа или не работа?

Но я не знаю, работа это или не работа. Я знаю, что это то, что я хочу делать. И что это не приносит денег. Поэтому я должна делать то, что я делать не хочу.

Мне нравятся люди, которые делают то, что хотят.

Максим хочет стать хорошим журналистом. Востребованным и получающим большие деньги. Но и ему временами, как выяснилось, больше всего хочется сказать: «Какая чушь» — и заняться чем-нибудь, чем на самом деле хочешь.

Валя тоже собирается заниматься тем, чем хочет. Она разочаровалась в полученной профессии и собирается снова учиться — теперь на психолога. По вечерам она ходит на какие-то особенные курсы, и тратит на эти занятия чуть ли не всю зарплату. По-моему, это шарлатанство чистой воды, но ей нравится.

Он, президент, тоже делает то, что ему нравится. То, о чем он мечтал давно.

Выбравшись наверх, он первым делом увековечил память своей мамы. Еще ему дорога память его родной деревни. Его деревня вся ушла под воду, когда построили ГЭС. И не она одна. Много деревень попали в зону затопления. Все это — чьи-то родные места. И одно время официозные газеты пережевывали свежую идею: открыть в республике мемориальное кладбище затопленных деревень. Потом об этих планах как-то перестали вспоминать. Быть может, кто-то все же президенту растолковал, что кладбище деревень уже есть в Беларуси. И что строилось оно совсем не в память о том, как всех переселяли в новые квартиры и выдавали компенсации за потопленные огороды. Что ж, раз об этом больше не говорят, значит, он все правильно понял.

Он не боится совершать ошибки. Несколько лет назад у нас в республике бурно искали нефть. Хлопнули на это дело уйму денег. Сроду здесь никакой нефти не добывали, но президент подумал: «А вдруг?»

Теперь чуть ли не каждую свою историческую речь он начинает словами: «У нас нет нефти. Но зато…» И дальше идет про громадный трудовой потенциал нашего многонационального народа. Про наши заводы и фабрики. Что надо использовать то, что есть. На нашем заводе он как-то помог разместить супервыгодный заказ по литью. Кому-то улыбнулся, кого-то смог убедить. Литейка стояла уже несколько лет. Я еще застала черные корпуса, полное запустение, грязь, пыль. И вдруг на все эти руины потекли деньги, деньги. От них все сразу встрепенулось и ожило. На завод зачастили разные министры, на новые рабочие места приняли где-то две тысячи человек!