В краю молчаливого эха
Шрифт:
— Кто? Все молчат… все… Снова спрашиваю и снова тишина… Я вытянул меч и сам… Вот так, сынок! Гм!.. Так надо… все понимали, но никто не хотел… Вот так…
Он вообще-то хотел рассказать совсем иную историю, но в который раз вспоминая её, густо краснел. Его глаза трусливо бегали с предмета на предмет. Разум застилал белый туман… а в ушах всплывал тот хриплый надрывный девичий крик… и хохот здоровых молодых мужиков…
Хоть это было очень давно… очень… задолго до событий, рассказанных только что… Но всё равно понимание того, что сотворил
Но главное — наказания ведь так и не было! Не было!..
Девчушку крепко прижали к земле. Кто-то попытался запихнуть тряпку ей в рот, обещая выбить зубы, если его укусят… Потом все дружно заржали… Да, именно заржали… На лицах довольные ухмылки…
Первым приступил Гаврила Кривич… Кончил он быстро… Ребята по сему поводу отпустили несколько сальных шуточек… Потом примостился здоровяк Охрим Будила…
Девчушка, совсем еще молоденькая, извивалась, пыталась вырваться. Но куда! Её скрутили и держали крепко, а Демид ещё и огрел по макушке, чтоб не рыпалась.
— Хадаганская шлюха! — злобно просипел он, облизывая губы. Глаза Демида засветились нездоровым блеском. От нетерпения он приплясывал на месте.
— Во, навалился! — хлопнул кто-то по толстому заду Будилы. — Девку раздавишь, нам ничего не останется…
Воздух сотряс дружный хохот.
— Да пошли вы! — отмахнулся вспотевший и раскрасневшийся ратник…
Третьим пошёл Окатий… Он старался не глядеть в глаза хадаганки. А те сверлили, словно раскалённые пруты…
— Красивая, стерва! — пробормотал Гаврила. — Я, пожалуй, как все закончат, ещё разок… Ты чего, Окатий, застыл? Шевелись, давай!..
— Батя, ты чего застыл? — откуда-то из тумана донёсся голос Первосвета.
— А? — Окатий поднял свой отяжелевший взгляд и сухо пробормотал: — В жизни всё трудно… это ведь не исправишь…
Что «это», он не объяснял. А снова поглядел на свою правую ладонь.
…После того, как Гаврила вновь отпрыгал на девчонке, Окатию выпал жребий её кончать. Сделал он это быстро и без раздумий… Поднял руку и одним ловким ударом зарубил… Клинок застрял в ключице…
— Вот она — хозяйка чьих-то судеб… и жизней… — кивнул батя на ладонь. — Сколько забрала… тьма тьмущая… А ты говоришь, какие «грехи»… Это вон в былинах да бабьих сказках удалые молодцы. А как встречаешь их, так все отмечены знаком тьмы… Все.
Окатий грустно хмыкнул. Он чему-то улыбнулся и негромко проговорил:
— Наш род всю свою жизнь держался принципа: «Не знаешь как поступить, действуй по-канийски»…
Первосвет тут же кивнул. Он хорошо помнил эти слова, которые ему вталдычивали с самого детства. Мол, покажи на деле, что ты настоящий каниец. Поступай правильно.
И Первосвет вовсю старался так и поступать, равняясь то на деда, то на отца. И боялся он вовсе не врага, а страха перед трусостью за то, что вдруг убежит с поля боя… А ещё страха за то, что какой-нибудь поступок его окажется «поганским», неканийским.
—
Все его рассказы в его же собственных глазах выглядели эдаким прикрытием собственного страха, в котором он никак не мог и не хотел признаваться.
Окатия хватал ступор, едва он только начинал думать о том, что его сын мог… мог…
В голове было затмение, туман… Из глубин памяти вставали какие-то картины… Вот Первосвет пытается взлезть на старого Лешего — коня, что был привязан за сараем. Тот брыкнулся, и мальчишка покатился по земле… Сидит, плачет… Разбил коленку… Вот он заметил отца, вытер слёзы, опустил рваную штанину, чтобы не было видно…
А вот Первосвет пошёл на рыбалку… В то утро он поймал здоровенного сазана… Радости у мальчишки столько, будто он нашёл сундук золота… Хотя, батя радовался ещё больше…
А вот в поветской школе… пытается учиться… Писать не выходит, и старый сгорбленный учитель сердито отвешивает затрещину… Но Первосвет упрямый, всё одно мучается да пишет… И снова не выходит… Да и потом особого толка не вышло…
Все эти картины ярки, живы… красочны… Как будто всё происходит сейчас… Только руку протяни… только дотронься…
— Тебе, сынок, никто в этом мире не станет помогать. Уж поверь старому умудренному отцу… Испытания, о которых я только что рассказывал, не так легко пройти. Ведь это не значит, что ты должен идти на таран, как разъярённый бык. Но не должен и прятаться, проползая хитрым змеем, меж камней, и думая обмануть богов… Тебе придётся всего добиться самому. Научиться побеждать свои страхи. И у каждого этот путь свой. Он полон подлости и верности, любви и предательств, отчаяния и… надежды…
— И ты нашёл его?
— Я так думал… В тот день в церкви мне вспомнились все мои «шаги». Мне ясно виделись все варианты, которыми я не воспользовался. И стало понятно, что у богов своя оценка моих испытаний. Что ни все я прошёл с честью и достоинством… Раньше казалось, что увидев мой настрой, моё терпение и силу духа, боги действительно дадут «награду». Понятно, что у каждого она разная. И понятно, что и после этого не стоит ждать простой жизни. Придут и иные испытания. Но большей частью они не будут столь тяжелы, а позволят поддерживать в себе накопленные знания и умения. А тут… тут…
Первосвет поёжился. От рассказа отца ему стало неуютно. Волей-неволей он примерял его на себя, и тут же ужаснулся.
— Последнее испытание, — упавшим голосом продолжил Окатий, — нельзя было разрешить ни мечом, ни словом, ни делом. Лишь смирением… и только смирением… Это было тяжело. Очень тяжело. Я сказал себе, мол, уже ничего не изменить. Даже если я разрушу этот мир, его остатки, то ничего не поменяется. Мать надеялась, что твоя Искра вновь вернётся из чистилища. Ведь так учит нас Церковь, мол, что мы вновь обретём свои тела и окажемся в Сарнауте. Но я смирился…