В краю молчаливого эха
Шрифт:
— Веригины мы…
— Эка удивил. Там Веригиных — пруд пруди. Ты, случаем, не сын Окатия Симеоновича?
— Случаем — он, — улыбнулся Первосвет.
— Ну, это видно…
— Вы знаете моего отца?
— Было дело… давненько. Мы с твоим батькой, почитай, наверное, только вдвоём-то из всего отряда и остались, — старик вздохнул и взялся за вилы. — А ты, Первуша, правильно сделал, когда камешек положил. А то нынешнее поколение не чтит память предков, их заповеди. Канийцами себя мнят…
— Что? — насторожился Первосвет.
Он совсем не понимал,
Гаврила был относительно невысок, худоват, чисто выбрит. Ещё что бросалось в глаза — хоть и старенькая, местами заплатанная, но вполне ухоженная одежонка, а на ногах аккуратно подвязанные онучи.
Первосвет взвалил на плечо свои пожитки и подошёл к старику:
— Где мне можно расположиться?
— А заходи в дом, Первуша. Сейчас будем ужинать, — безразличным тоном сказал хозяин.
В доме было уютно, тепло. Пахло чем-то вкусным. В печке виднелся закопченный горшок, из которого, очевидно, и исходили запахи снеди. Судя по всему — каши.
Ужинали молча. В тишине угасающего дня было слышно, как где-то подпевает сверчок, как в окно постукивает тонкая ветка старой осины… как постреливает горящая лучина…
Сам дом тоже издавал какие-то звуки, словно будучи живым существом. И Первосвету вдруг подумалось, что и эта изба, и её хозяин, похожи друг на друга. Такие же старые, но вполне ладные.
— Извини, отец, коли скажу что-то дурное… но вижу, ты тут один, — подал голос Первосвет.
Он облизал ложку, а второй рукой потянулся к краюхе ржаного хлеба.
— Один, — согласно кивнул старик. И бесстрастно продолжил: — Жена была… дети были… давно… очень давно… Да вот видишь — уже и нету их…
Веки полуприкрыли его поблекшие печальные глаза. На впалых щеках проступили морщины.
— Вы служили? — уверенно проговорил Первосвет. Он даже не спрашивал, скорее — утверждал.
Многое в поведение указывало на то. И Первосвет живо сделал выводы.
Старик вздохнул и скупо ответил:
— Служил… отслужил… и награду получил…
Гаврила грустно усмехнулся. Потом зачерпнул ложкой очередную порцию каши и закинул её в рот. Неспешно отрезал себе ещё один ломоть хлеба, крепко посолил его и, хмуро уставившись в стол, стал откусывать да вяло жевать.
— Давно были, — вдруг снова повторил старик. — Теперь я вот один остался… Доживу свой век и…
Он не закончил, лишь глубоко вдохнул.
Тут Первосвет догадался, про какие «возложенные камни» мог говорить хозяин хутора. Ведь по дороге парню повстречалась невысокая пирамидка, уложенная из небольших валунов. Если верить народной молве — это место невинно убиенных. И всякий проезжающий мимо, должен был положить свой камешек…
«Но откуда старик знал? — спрашивал сам себя Первосвет. — Или догадался? Странный он какой-то… Неужто язычник?»
Гигант даже замер с ложкой возле рта.
Каменное кольцо вокруг двора — защитные межники… в избе нет ни одного образа… намёки на заповеди предков… недовольство
«Язычник! — Первосвет почувствовал, как пересохло во рту. А из памяти тут же полезли истории, слышанные в далёком детстве. — Вот меня угораздило».
Старик поднял взгляд и с какой-то лукавой искоркой поглядел на Первосвета.
— Значит, ты Веригин, — ровным голосом проговорил он. — Твои предки не отсюда… Они из Хадагана. Старого древнего Хадагана, а не того жалкого подобия, что мы сейчас видим.
— Неправда, — тихо возмутился Первосвет. — Мы — канийцы, и всегда…
— Эх, парнишка. Не знаешь ты своих предков. Не знаешь историю своего рода.
— Можно подумать, вам она известна.
— Можно и так сказать, — Гаврила Кривич отложил свою ложку и, сощурив взгляд, уставился на гостя. — Когда Сарнаут постигла страшная участь быть поглощенным Астралом, некий Демир, известный кузнец, сказал людям, что знает, как спасти их земли. Он стал ковать громадную цепь, которой приказал опоясать сей край. Там, где она ложилась — земля проваливалась вглубь…
— А! — скривился Первосвет. — Я слышал эту сказку. Таким образом, появилась Малиновка… Верно? А звеньев цепи не хватило, и она кончилась где-то в лукоморье…
— В Гнилых Топях, — поправил старик. — И это не сказка… А кузнец Демир — некогда плененный канийцами хадаганский оружейник. За спасение, люди прозвали его Веригой… С тех давних пор наш Удел многие сотни лет был самой чистой «землёй». Потому здесь поселились единороги.
— Но их уже давным-давно нет.
— К сожалению, из-за того, что цепь Демира не была закончена, в наш край смогли пробраться феморы — злые духи. Это они стали заражать гнилью Удел. Сначала — Кудыкина плешь… потом Гнилые топи… Окаянные дебри… А за природой пошли и людские души.
— Вы тоже ждёте, что явится Белый Всадник… или Витязь… что он найдёт конец той цепи и сможет изгнать отсюда «порчу»?
— Я не жду… я знаю…
2
…Началась первая неделя месяца Святого Лекса, а Бор, не смотря на предыдущие заявления, судя по всему, так и не собрался уходить из Старой слободки. Прутик каждый день жил ожиданием того, что северянин заявится и прямо с порога скажет, мол, всё — пошли. Но этого не происходило. Бор кого-то ждал. И кого-то важного.
Он порой сердито мерил шагами комнатку, а то просто куда-то уходил и пропадал до самого вечера.
Прутик это связывал со встречами Бора с Бобровским. Уж весьма частенько они уединялись дома у «царевича» и о чём-то болтали друг с другом. Хотя внешне и не было понятно, как северянин в действительности относится к Ивану Стефановичу.
Семён вообще подозревал, что Бор не просто так везде ходит да расспрашивает. Он не тот человек, которой любопытен по праздности.
А вообще, Прутику вдруг подумалось, что Бор, не смотря на весьма суровый нрав, резкость в общении и прямоту, не смотря на астральных демонов, периодически пляшущих в его глазах, умеет вызывать расположение людей.