В краю Сорни-най
Шрифт:
Что я знаю о Пунге?
Знаю имена первых буровиков, строителей. Я их записал в свою записную книжку тогда, когда в Пунге еще жили в землянках и палатках, рубили первые срубы, строили первые дома, бурили самые первые скважины.
«Геннадий Свечков, Анатолий Решетников. Строители», — записано в моей книжке. Помню, в срубе первого дома, который они клали, было всего еще несколько бревен. Когда я подошел, они присели отдохнуть, и я услышал оживленную беседу на тему: «Кто как поступал в институт и почему не попал».
С думой об учебе
Запомнились имена первых буровиков: Строгальщиков Леонид, Назаргалиев Мухтар, Петров Николай.
А Зою Абрамовну Беляеву все знали не только на Пунге и в Игриме. Медицинская сестра, заведующая здравпунктом, она и врач, и общественный деятель.
Что я знаю о Пунге?
Замечательные люди там живут! И трудятся на Пунге, как нигде, — тайга! И любят на Пунге, может быть, сильнее — тайга! Знакомые на Пунге становятся друзьями — тайга!
А теперь рядом с Пунгой вырос новый городок газодобытчиков — Светлый.
И Игрим стал другим.
В любое время года он принимает большие самолеты. А от здания аэропорта бежит бетонная дорожка, бежит до самого нового Игрима, где выросли дома добытчиков газа. Не был я в Игриме чуть больше года, а поселка не узнать. Кинотеатр, школа, комбинат бытового обслуживания, аптека, столовая. Помню, совсем недавно это было лишь запроектировано, об этом только говорили, столько разговоров было!
Газ Севера заработал. Рядом с молодым сосняком выросли двухэтажные жилые дома. Урчат машины. Это в бетонные плиты одеваются улицы. Не будет больше клубиться песок под колесами снующих машин, и вода под ногами чавкать не будет. Праздничным выглядит здание управления Игримгаза. Не только крыша у него шиферная. И стены здания обшиты шифером, будто разрисованы удивительным орнаментом. В железобетон одевается Игрим. Шиферным орнаментом окаймляется Игрим, крылатыми лодками окрылился Игрим, горючим газом славится Игрим!
«Долго ли ехал Мирсуснэхум, коротко ли ехал, однажды слышит сверху:
— Куда едешь, внучек?
— Землю посмотреть, силу свою попытать.
— Силу не пытай, я тебе работу дам.
— Какую работу?
— Птиц, зверей делать.
— Как же я смогу делать зверей?
— Э, сынок, все узнаешь!..
Поднял Мирсуснэхум с земли два круглых камешка, потер их друг о друга — появилась собачка с внимательными глазами и, виляя пушистым хвостом, побежала за ним. С белой березы сорвал три листочка, свернул их в трубочку, дунул — и появился маленький зверек, лесная мышь. Все вместе идут дальше.
Отломил от кедра веточку, обстругал ее наподобие зверька — прыгнул пушистый соболь. Тоже за ним пошел.
Увидел корягу с обсохшими ветвями, подтолкнул ее — и по лесу зашагал олень с ветвистыми рогами. Так, идя по дороге, делает все новых и новых зверей. Куда клонится голова — туда и идет. Куда Мирсуснэхум идет, туда и звери бегут.
Долго ли шли, коротко ли шли, Мирсуснэхум говорит
— Сейчас разойдемся! Ты, собака, иди ищи человека. А ты, мышь, ступай, может, где найдешь кучу сухой травы, там себе сделаешь гнездо… А ты на берег реки беги, — говорит он лисице. — Увидишь мышь — убивай! Будешь убийцей мышей… А ты, соболь, в лес скачи… А ты, олень, будешь возить людей на охоту…
Звери разбежались по тайге».
С тех пор много стало в лесах Югры соболей, белок, горностаев, выдр, росомах, лис, медведей…
Даже речной бобер есть в мансийской тайге. Он так же, как тысячу лет назад, острыми зубами валит столетние сосны, строит плотины, любуется озером, которое создал своим бобровым мастерством.
Говорят: по всей великой Азии бобер почти исчез. Каким чудом сохранился он в мансийской тайге?
Может, так наказал сам Мирсуснэхум? Настанет новый век. О Мирсуснэхуме уже никто не вспомнит. А разучится ли бобер быть мастером? Не замолкнет ли охотничья песня? А может, она по-новому зазвучит?
Два соболя, два зверя, как ни стараются обогнать друг друга, никак не обгонят. (Лыжи)
Засверкали над Сосьвой яркие, как спелая морошка, звезды — рыбаки знают: рабочий класс работает. Загорелись веселые огни в домах Игрима — колхозники знают: этот свет умеет зажигать рабочий класс.
— Я рабочий! — резко скажет сухощавый, среднего роста манси. — Правильное мое имя — электрик.
Его узкое, почти черное лицо в морщинках. И руки у него черные, маслянистые: Вася работает на электростанции, в газопромысловом управлении.
Хорошо работать на машинах. Семь часов отработал — домой. Вымылся, поел — пошел в кино или в школу. Хорошо слушать учителя, плохо — писать диктант. Руки понимают машину, ум не справляется с грамматикой: трудный русский язык!
Проверит учительница тетрадку, а там ошибок! Вся страница разрисована — столько нет, наверно, на снегу следов куропачьих.
Он знает следы. И капкан на горностая правильно ставит. Если кто ошибается, то горностай, а не Вася. Вот только в школе…
— А, хватит! — скажет он с обидой. — Посмотрю, как ошибаются другие — горностаи и куропатки.
И, огорченный неудачей, он становится на лыжи.
Лыжи, мои лыжи, несите меня, По снегу белому несите меня! Я сделал вас из шкур лосиных ног. Как носили лося, вы несите меня…И несут его лыжи по снежному простору. Молодые ели приветливо ему кивают и от радости роняют легкие снежинки.
«Спасибо, что вспомнил. Росли ведь в детстве вместе», — будто говорят деревья шепотом под ритмичный шорох лыж. Для хантов и манси деревья живые. Они, как и люди, думают, страдают, веселятся.