В кривом зеркале
Шрифт:
– А что касается рекомендаций вышестоящих инстанций, – заявил Ярослав замершему на крыше аисту, – то их мы имеем право к сведению не принимать. Вот так! Подумаешь. Начальство! Ему-то какое дело до личной жизни подчиненных? То-то и оно, что никакого. А посему… Посему мы намерения по поводу знакомства не оставим. Могу же я рассчитывать на пару часов свободного времени в сутках? Очень даже могу. А в отношении фигурантки…
Ярослав вздохнул, задумчиво проследил за полетом не слишком внимательного слушателя и постучался в дверь первой попавшейся на пути избы:
– Будем надеяться,
– Чегой-то доказывать будем? – ехидно поинтересовался зашедший с тыла хозяин.
Ярослав замер, приспосабливаясь к традиции местных жителей появляться не в том месте и не в то время. Кашлянул, придавая себе солидности. Аккуратно развернулся:
– Прежде всего, уважаемый, вашу личную невиновность. Что мы имеем сообщить следствию по факту исчезновения гражданина Собесского Франца Ипполитовича?
Что-то в его ответе заставило мужичка подойти к диалогу более серьезно. Возможно, непривычное обращение. Или профессиональные словесные обороты лейтенанта. Или неслыханное прежде отчество прохиндея Франека. Или продемонстрированные служителем закона корочки. Как бы то ни было, но мужичок отложил свое ехидство до лучших времен и переключился на конструктивный разговор, в результате которого у Ярослава появилось полное представление о личности пропавшего, его привычках и наклонностях.
По сути дела свидетель не смог добавить ничего значимого, поскольку в поселке давно не появлялся и дружбы с тамошними толстосумами не водил.
– А холуем тем более не нанимался, – презрительно сплюнул мужичок в кусты и предложил отметить знакомство фирменной наливочкой. – У нас она свойской называется. Не пожалеешь, сынок. Да и сало у меня в этом году удалось – прожилка на прожилке. С лучком да черным хлебушком – лучше любой устрицы зайдет. Так что, отметим?
На что лейтенант категорически покраснел и сослался на цейтнот.
Селянин в медицинской терминологии не разбирался, но отнесся к проблемам собеседника уважительно: развел в стороны руки и брови (как-то одновременно все у него раздвинулась, будто связанное единым эмоциональным порывом, отметил Ярослав), изобразил сострадательную гримасу остальными частями лица и посоветовал обратиться к «главному деревенскому холую»:
– Борька-то все про них знает. Кто с кем и когда, как говорится. У ево и спрашивай. Да еще к Стаське заглянь. Она к Собесскому захаживала. Стаська наша у бабы одной в поселке поденничает. Намедни говорила, будто Франек собирался куда-то съехать на пару дней. А то и недель. Или это она про хозяйку свою гуторила. У ей спроси. Не ошибесси. Хотя че с ей-то взять – дитя неразумное, хучь и нареченное крестной не абы как. А самой Констанцией. Типа нормальных имен на ее долю не хватило, едрит твою в бульбу! А чуть что – заходь: мы твои болячки одним махом залечим. Есть у меня средство…
Напоследок Пукель оформил по всем правилам протокол, отметив ставшие уже привычными заковырки в имени-отчестве-фамилии свидетеля. Справился о месте проживания вышеуказанных Борьки и Констанции и отправился по адресам, недоумевая, какие-такие болячки
Девушки дома не оказалось. А уже на подходе к дому Бориса Иринеевича Тутанхамонова, он вложил документ в купленный по случаю в деревенском супермаркете скоросшиватель, придал себе строгий вид и чинно взошел на выложенное щербатой плиткой крылечко. Стучаться, впрочем, не стал, замер в ожидании.
– Ко мне, че ли? – послышалось с огорода.
– Гражданин Тутанхамонов?
– А то кто ж еще? – удивился чубатый дедок в выцветшей бейсболке козырьком назад. – У меня в доме, акромя супружницы, почитай, лет двадцать ни одной живой души не проживает. Детишки как отбыли в град-столицу, так и умыли руки. Издержки воспитания, стало быть. Да ну их, внуки появятся, припрутся как миленькие. Это мы уже проходили. И не раз. Чем могу служить?
В баньку Ярослав попал только к полуночи. Клавдия Романовна едва дождалась загулявшего квартиранта. Выдала полотенце, веник, тазик. Показала как управиться и ушла на покой.
Ужин ждал лейтенанта на столе под старой яблоней. Накрытые льняной салфеткой оладьи, салат из огурцов и укропа, вареные яйца.
– Все как в лучших домах, – оценил сервировку распарившийся до смягчения мыслей и чувств постоялец, смахнул с керосиновой лампы полчища крылатых любопытствующих и с аппетитом употребил хозяйские старания.
Выкурил у знакомого плетня сигаретку. Полюбовался звездным небом, насладился соловьиными трелями. Посожалел о загубленном таланте художника. И ушел к себе. Пора было подарить измученному телу и мозгу положенный отдых.
Однако уснуть сразу не удалось. Он долго ворочался, тупо глядел на зависшую над окошком луну, изучал причудливые тени на стенах горницы. Заодно приводил в порядок полученную от свидетелей информацию и выстраивал завтрашний день.
Местные жители на признания не скупились, хотя и мало чего добавили по существу. В принципе, все и так понятно: паршивой овце не место в элитном стаде. Или как там называется сообщество тонкорунных мериносов? Кажется, отара. Так вот, с отарой он теперь мог разбираться с учетом, так сказать, специфики. Двенадцать домов. Два нежилые пока. Пара на окраинах. Да два пустуют – хозяева почти не показываются. Одни в Америку укатили. Всерьез и надолго. Другие, верней, другой – ни хухры-мухры какие-нибудь – настоящий генерал с настоящей генеральшей живут в Минске. Сюда наведываются на уик-энды и по праздникам. Дача типа. В сто двадцать метров квадратных и в полтора гектара живописных земных угодий.
– Живут же люди, – ворчал Ярослав, зарываясь носом в приятно пахнущую подушку, – нам бы пять соток и вторую крышу над головой, маманя всю жизнь мечтает… А тут у каждого – по полноценному дачному поселку бы на участках поместилось. Ну, ничего, выведем мы одного гуся на чистую воду! Раскулачим. Засадят голубчика на долгие годы с конфискацией. Сородичей разгонят, а в поместье организуют профилакторий для простых трудящихся. И мне путевочку дадут. А что? Я бы не против. Вот тогда с Агнешкой Васильевной и погуляем!