В лабиринтах тёмного мира
Шрифт:
– Не богохульствуй, – грозно сказал мне Петр, – у Бога нет других сыновей. Иисус его единственный сын.
– Прости меня, Петр, – сказал я, – но ты сам спрашивал у Иисуса о его божьих братьях или сам Господь Бог тебе сказал, что кроме Иисуса у него нет других сыновей?
– Как ты просто говоришь о делах божьих, – сказал возмущенно Петр, – ты не боишься, что Бог тебя за это накажет?
– Вот видишь, Петр, – улыбнулся я, – ты говоришь так, как те священнослужители, которые не знают, как ответить на трудный вопрос. Они сразу начинают говорить о богохульстве. А почему ты не будешь упрекать меня в твоем хулительстве, если я спрошу о твоем брате Андрее? Бог снизошел до человека, послав нам Сына своего для искупления наших грехов. Неужели он не может ответить
– Не искушай меня, незнакомец, – заговорил Петр и, встав на колени, стал быстро читать молитву, – Отче наш, иже еси на небеси, да святится имя Твое…
Я тоже перекрестил лоб. Как говорят, пока гром не грянет, мужик не перекрестится. Все-таки в святых местах нахожусь, два десятка с небольшим лет прошло после распятия Христа, это примерно столько же, сколько прошло лет с распада СССР, еще живы свидетели того времени и тех событий. С годами все утрясется, все позабудется. Будут написаны новые сказки про это время и все, живущие в то время, будут с умилением читать то, что напишут для них писатели, получившие социальный и политический заказ восславить Реформацию в России, возвести в сан святых отцов перестройки и нарисовать нимб над их головами. Их лики намалюют на иконы, иконы покроют золотой и серебряной амальгамой или титановым напылением и засияют они новым светом, затмевая старых богов и святых.
Все, что делается в конкретный день и час должно быть зафиксировано в документе, иначе все это не будет приниматься на веру потомками. Им, как и нам в наше время, устные рассказы тоже не в веру, бумажку давай, где про все это и прописано. Лучше всего газетку с официальной статьей от официального органа. И что интересно? С течением времени эта газетка становится таким секретным, даже совершенно секретным документом и хранится в архиве с такой тщательностью, что и не подумаешь, что именно в эту газетку ты завертывал пару селедок на пикник, а оставшийся кусок газеты использовал по прямому назначению в кустах неподалеку.
Так что, каждое сказанное и запечатленное слово, становится важным документом или доказательством того, что деяние сие есть славное или совершенно бесславное, но опять же, в отношении одного человека это славное деяние оказывается бесславным, а для другого – бесславное деяние оказывается славным.
Так и я сейчас, запечатлевая все, что происходило в Иерусалиме в начале шестидесятых годов от Рождества Христова, как бы становлюсь свидетелем всего происходящего там и приглашаю вас в свидетели этого. Если вы читаете все это, то и вы становитесь соучастником этого действа. Если вы не хотите, чтобы вас привлекли за соучастие, то хватайте книжку двумя пальцами за уголок и бегом бегите в полицию или в инквизицию, чтобы кто-то другой, кто подсмотрел, что вы читаете, не успел прибежать вперед вас.
– Вставай, Петр, – потрогал я апостола за плечо, – пойдем вместе к Голгофе, сопричастие со всем происходящим сильнее всякой молитвы. Считай, что одного сомневающегося ты приведешь к вере истинной, только смотри, кого вести к вере в первую очередь.
Петр встал, осмысливая, что я говорю.
– А не все ли равно, кого вести к вере, – ответил он, – если человек стремится к слову истинному, то не надо мешать ему.
– Ты прав, – согласился я. – Если ты поведешь к вере истинно страждущего человека, готового жизнь свою положить за веру, то твои слова верны. А если ты поведешь к вере Иуду, который пришел, чтобы продать тебя и твоих учеников за тридцать сребреников, то тогда как? Ты и Иуду введешь в число своих учеников, показав всех окрещенных тобой, и отдашь их ему на расправу? Так будет ли угодно Богу такое апостольство? Учти, весь Рим состоит из праведников и иуд. Так кого ты поведешь к причастию? Я и сам в затруднении, кого первого вести к кресту. А кто совет в этом деле может дать? Только Он? Так, давай, и спросим его. Кроме тебя нет человека ближе к Нему.
– Смотрю я на тебя и не знаю, то ли ты ангел, низвергнутый
День был не праздничный и не воскресный, поэтому на Голгофе было пусто. Ни одного человека, чтобы поглазеть на мучения приговоренного. Только три окровавленных столба стоят как сиротинушки рядом с брошенными перекладинами распятья.
Петр встал на колени и начал беззвучно молиться. Тоже сделал и я. У меня нет никакой определенной церемонии молитвы. Наверное, у всех так же. Хотя, рассматривая молящихся в храме, можно увидеть тех, кто рапортует обо всем содеянном и просит благодарности от святых за свои деяния. Другой – признается как перед прокурором. Третий – так же ловчит, как перед дознавателем или перед родственниками тех, кого он обидел. Четвертые – молчат, не имея морального права обременять Всевышнего своими просьбами и мольбами. Пятые – просто разговаривают с теми, кому они молятся и обсуждают с ними свои проблемы, не прося для себя милостей, а только совета, как поступить в том или ином случае. К тем, пятым, отношусь и я.
Я стоял перед столбами и мысленно представлял всю эту церемонию, которую многократно видел в исполнении актеров различных киностудий и представлял, что все было проще и низменнее. И столбы эти не такие высокие, и расстояние от толпы до казнимого не такое уж большое.
Так всегда бывает, когда едешь посмотреть на какое-то чудо света, воспетое в стихах и красках и сфотографированное с таких ракурсов, что человек на снимках кажется пигмеем. А приезжаешь, смотришь и только чувство разочарования от этого чуда. Здесь же все по-другому. Высота столба примерно два с половиной человеческих роста, то есть около четырех метров. Перекладина в размах руки, то есть в человеческий рост, примерно метр шестьдесят. В то время люди были невысокого роста.
Здесь же на месте казни четко представляешь человеческую злобу, обрушившуюся на праведника по воле толпы, которая из двух зол выбрала самую меньшую. И начальники этих людей все сделали чужими руками. Типа, мы, мол, здесь ни при чём.
А если представить, что Понтий Пилат взял и сказал:
– Я отпускаю Иешуа а-Ноцри, невиновен он!
Что бы тогда было? Было бы одной религиозной сектой больше, и мало бы кто уверовал в то, что Учитель был сын Божий, и что именно к нему спустился Дух божий, указав на него Иоанну Крестителю. Да мало ли что. Если религия не обслуживает власть, то она погибает. Вот и получается, что религия есть идеологическое воплощение существующей власти, а Пилат действовал по воле Бога.
Глава 30
– Да, ты прав, – сказал кто-то надо мной, – каждая религия, как и политическая партия, ведет к власти. Иначе, зачем людям собираться вместе и исповедовать взгляды, которые отличаются от тех, что поддерживаются существующей властью. Не зря же на табличке надо мной написали «Иисус Назорей Царь Иудейский». И Пилат сказал фарисеям: я написал то, что я написал. Но и они ошиблись. А вот ты знаешь, сколько есть царств христианских?
Все познается в сравнении. Сначала Господь призвал Моисея и дал ему слово божье в скрижалях написанное. И стала монополия на слово Божье. И погряз весь мир в смертных грехах. Ни моры, ни потопы не смогли очистить род человеческий от грехов. Тогда послан был я, чтобы искупить все грехи. И что увидел Господь не земле? Многобожие Рима и гордыня веры Моисеевой. И еще были посланы пророки Магомет и Будда, чтобы народ весь был к близкой ему религии пристроен, чтобы славил ее, привлекал близких людей, и чтобы правил он в отведенных ему частях света. И все религии должны уравновешивать себя, потому что при нарушении равновесия начнется Апокалипсис, перед которым Всемирный потоп это детский уголок в парке водных аттракционов.