В лесах (Книга 2, часть 4)
Шрифт:
– Восемьсот рублев на серебро,- отвечал Петр Степаныч.
– Матушке Манефе отдать велел али сам ты станешь делить?
– спросила Таисея, зорко взглянув на Самоквасова.
– Матушке Манефе велено деньги отдать, а у тебя читалку просить,- сказал Петр Степаныч.
– Ну, вот насчет читалки-то и не знаю, как быть,- со вздохом ответила мать Таисея.- Всей бы душой рада, да послать-то некого, ни единой свободной девицы теперь нет у меня... К Ермолаю Васильичу отправить могу, - обратилась она к саратовцу.- В ваших местах одна наша девица "годовую" кончает, после Казанской отделается и прямо к Ермолаю Васильичу проедет...
– Нам как можно скорей надо, матушка... Сами извольте посудить, можно ль при таких грехах псалтырью медлить... Дядюшка наказывал тотчас бы отправить канонницу,- сказал Самоквасов.
– Надо будет матушку Манефу просить, у нее девицы три либо четыре без дела сидят,- сказала Таисея.- Виделся с матушкой-то?
– Нет еще. Сегодня перед вечером собираюсь сходить,- отвечал Самоквасов.
– Сходи, голубчик, сходи, покланяйся и ты ей, покучься, она добрая, не откажет,- сказала Таисея.- И я посоветуюсь с ней. Вместе, пожалуй, пойдем.
– И мне бы тоже надобно к матушке Манефе побывать,- сказал саратовский приказчик.
– С письмом?
– спросила мать Таисея.
– Так точно; тоже с денежным вложеньем на раздачу,- ответил Семен Петрович.
– Много ль привез?
– вскинув на него глазами, спросила Таисея.
– Да четыреста пятьдесят на серебро,- ответил приказчик.
– Спаси Христос Ермолая Васильича!.. Дай ему господи многолетнего здравия и души спасения, не забывает нас сирых, убогих,- молвила мать Таисея.- А уж молиться будем хорошо. Все как следует справим: и каноны и псалтырь безо всякого упущенья... У нас, други милые, на этот счет без обману... Не то что по другим местам... Вот, не в осужденье сказать, хоть на Рогожском в Москве. Нахватают, нахватают отовсюду поминовений, да и не могут справиться... Сила не берет... За одним каноном десятка по два покойников поминают либо по три, а денежки за каждого порознь... А у нас по лесам так не делается. У нас по каждому покойничку особ канон за единоумершего; никогда самого малого опущения не бывает.
К тому ж поминаем не келейно, а соборне. Хвалить себя не доводится, да и промолчать нельзя. Всем ведомо, что Керженские обители на том и стоят, что заказы благодетелей как следует справляют, по чину... Не даром, друг любезные, денежки получаем... В чем другом, яко человецы согрешаем, а насчет поминовений перед богом ответа не дадим... У нас это по Соловецкому уставу справляется... Матушка Ираида, подай-ка устав.
Вынула мать Ираида из-под божницы четвертную рукописную книгу в черном кожаном переплете и, сыскав место, положила ее на стол перед игуменьей. Стала мать Таисея читать:
– "Егда кто из обительских преставится, и аще не останется после него своего имения..." Не то раскрыла Ираидушка... Не в том месте,- с досадой молвила Таисея.- Сыщи про мирских человеков преставльшихся,- прибавила она, подавая Ираиде книгу.
– Да напрасно изволите беспокоиться, матушка,- сказал Самоквасов.- По всем городам известно, что нигде так хорошо не молятся, как у вас на Керженце.
Испугался купчик немалой книги. "Как угораздит
– подумал и перемигнулся с саратовцем: - Ты, мол, не засиживайся, только я шелохнусь, ты за шапку да вон, пора, дескать, нам".
Меж тем Ираида подала книгу игуменье и указала место перстом... Зачала Таисея:
– Аще не житель обители, но мирской человек преставится и будет от сродников его подаяние на честную обитель ради поминовения души его, тогда все подаяние емлют вкладом в казну обительскую и за то поминают его по единому году за каждый рубль в "Литейнике"; а буде соберется всего вклада пятьдесят рублев, того поминают в "Литейнике" вовеки; а буде соберется вклада на сто рублев, того поминают окроме "Литейника" и в "Сенанике" вовеки же. А кто что прикажет по себе, сиречь чтобы погребение по нем отпеть, и то в казну обительскую, а братии корм и утешение по рассмотрению,а что на раздачу по рукам, то..."
– Нам уж пора, матушка,- повернувшись на месте, молвил Самоквасов, а Семен Петрович за шапку и с места.
– Послушать бы вам, гости дорогие, каким чином у нас поминовения-то справляются,- молвила мать Таисея.
– Вы бы, Петр Степаныч, дядюшке своему рассказали, и вы бы, Семен Петрович, Ермолаю Васильичу доложили. Слушайте-ка: "А за канун и за кутию..."
Но Самоквасов с саратовцем, положив начал перед иконами, поклонились Таисее и промолвили:
– Матушка, прости, матушка, благослови. Делать нечего: благословила и простилась мать Таисея.
А куда как хотелось ей дочитать из устава статью о поминовениях, чтобы ведали гости, как в скитах по покойникам молятся, и после бы всем говорили: "Не напрасно-де христолюбцы на Керженец посылают подаяния".
– Эк ее раскозыряло, старую!..- молвил, усмехаясь, Семен Петрович Самоквасову.- Совсем было зачитала нас.
– Матерям по ихнему делу иначе нельзя,- отозвался Самоквасов.- Ведь это ихний хлеб. Как же не зазывать покупателей?.. Все едино, что у нас в гостином дворе: "Что изволите покупать? пожалуйте-с! У тех не берите, у тех товар гнилой, подмоченный, жизни рады не будете!.. У нас тафты, атласы, сукно, канифасы, из панталон чего не прикажете ли?"
– Ну, ты уж пойдешь!
– молвил Семен Петрович.- Эк, язык-от!
– Разве не дело?..- хохотал Самоквасов.- Ей-богу, та же лавка! "На Рогожском не подавайте, там товар гнилой, подмоченный, а у нас тафты, атласы..." Айда (Айда - татарское слово, иногда значит: пойдем, иногда - иди, иногда - погоняй, смотря по тому, при каких обстоятельствах говорится. Это слово очень распространено по Поволжью, начиная от устья Суры, особенно в Казани; употребляется также в восточных губерниях, в Сибири.) к нашим?
– Айда!- улыбнувшись, ответил Семен Петрович.
– Маленько обождем, немножко по скиту пошляемся... Пущай наши мамошки натерпятся,- молвил Самоквасов и, заломив шапку, запел вполголоса лихую песню:
Тень-тень, перетень,
Выше города плетень!..
За плетнем-то на горе
По три девки на дворе!..
Девки моются, подмываются
Дружков милых дожидаются.
ГЛАВА ПЯТАЯ
Только что Манефа после молитвы и недолгого отдыха вышла из боковушки в большую келью, как вошла к ней мать Таисея с аршинною кулебякой на подносе. Следом за ней приезжие гости, Петр Степаныч Самоквасов да приказчик купца Панкова Семен Петрович, вошли.