В лесах (Книга 2, часть 4)
Шрифт:
Дружно все захохотали, и Василий Борисыч волей-неволей опорожнил стакан.
– Послушай-ка, что я скажу тебе,- молвил Патап Максимыч, подсев к нему рядом.- Помнишь, как мы с тобой уговаривались? Сроку месяц еще остается, а теперь тянуть, кажется, нечего? Решай теперь же, да и все тут... Плюнь на попов, на дьяков и на всех твоих архиереев...
– Нельзя, Патап Максимыч,- ответил Василий Борисыч.- Как же, не отдавши отчета, дело я брошу?.. У меня не одна на руках эта порученность, деньги тоже дадены. Как же мне отчета не сдать? Сами посудите!
–
– Так скоро нельзя,- ответил Василий Борисыч.- У меня еще здесь по скитам кой-какие дела не управлены; надо их покончить.
– Сказано: наплюй!
– сгоряча крикнул Чапурин, хватив по столу увесистым кулаком.- Какие еще тут дела!.. Вздор один, пустяки!
Смолк Василий Борисыч, а сам про себя подумывает: "Ничего не видя, ровно медведь на дыбах заревел; что ж будет, как про все он узнает?.. Ох, господи, господи!.. Возвратихся на страсть, егда унзе ми терн, беззаконие познах и греха моего не покрых!.."
– Ну, об этом мы еще с тобой на досуге потолкуем, а теперь нечего пир-беседу мутить... Пей-ка, попей-ка - на дне-то копейка, выпьешь на пять алтын, да и свалишься, ровно мертвый, под тын!.. Эй, други милые, приятели советные: Марко Данилыч, Михайло Васильич, кум, именинник и вся честная беседа! Наливай вина, да и пей до дна!.. Здравствуйте, рюмочки, здорово, стаканчики!.. Ну, разом все!.. Вдруг!.. И дружно выпили все по стакану пунша. Тут выходил наперед, удалым молодцом становился, перед беседою низко поклонился и такие слова сказал Самоквасов:
– Не обессудьте, господа честные, глупой моей речи не осудите, что млад человек неискусен смеет пред вашим лицом говорить.
– Что ж за речь твоя будет?
– опершись ладонью на стол и немного набок склонясь, с довольной улыбкой спросил у него Патап Максимыч.
– Так как я сегодня, значит, именинник, так позвольте "холодненьким" вас угостить,- сказал Петр Степаныч.
– Умные речи приятно и слушать,- молвил Чапурин.- Хоть по старому обычаю в чужой монастырь с своим уставом не входят, а на пир с своим пирогом не вступают, да ради твоих именин можно заповедь ту и нарушить... Потчуй, именинник, знай только, что этого добра и у нас припасено довольно.
– Эй!
– крикнул Петр Степаныч саратовцу.- Тащи кульки, вынимай бутылки, откупоривай!.. Порожните стаканы, честные господа, не во что наливать.
– Ну, видно, нам эту ночь не ночевать, а всю напролет пировать,- сказал Смолокуров, опрастывая свои стакан.
– Что ж?
– подхватил Патап Максимыч.- Лишь бы вино со разумом ладило, а то отчего ж не прогулять и до утра?
– Истинно так,- подтвердила беседа, кроме Василья Борисыча.
Когда саратовец розлил "холодненькое", Самоквасов собеседникам каждому порознь поклонился и каждого просил выпить за его здоровье. Хотели было
– Стой!
– крикнул он.- Не так! Здравствовать по старине!.. Как деды пивали, как прадеды певали, так и нам пить да петь!.. Чарочку!..
И грянула во святой обители старинная застольная песнь величальная:
Чарочка моя
Серебряная,
На золотом блюде
Поставленная!
Кому чару пить,
Кому выпивать?
Пить чару
Свету ли Петру,
Выпивать
Степановичу!
На здоровье, на здоровье!
На здоровье, на здоровье!..
Крестились по кельям матери, слыша соромную песню в стенах монастырских. Иные шептали псалом "Живый в помощи вышнего!..."
Именинник выпил стакан свой. Громче прежнего грянула песня:
Еще дай боже, еще дай боже!
Еще дай боже, еще дай боже!
Здравствовати,
Здравствовати!
Господину, господарю,
Господину, господарю
Нашему,
Нашему!
Дорогому, дорогому,
Дорогому, дорогому
Имениннику,
Имениннику!
Свет Петру ли, свет Петру ли,
Свет Петру ли, свет Петру ли
Степановичу,
Степановичу!
Еще дай боже, еще дай боже!
Еще дай боже, еще дай боже!
Многая, многая,
Многая лета!
Многая лета!
И, пропев, в пояс кланялись все имениннику, целовали его по трижды в уста и, выпив вино, опрокидывали пустые стаканы на макушках. Патап Максимыч свой стакан грянул оземь. За ним вся беседа.
– Эй, кто там?
– зычным голосом крикнул Чапурин.- Беги к Манефе за стаканами да молви ей, спасеннице: "Гости, мол, пьют да посуду бьют, а кому-де то не мило, того мы и в рыло!.." Больше бы посуды присылала - рука, мол, у братца расходилась!.. Знай наших, понимай своих!..
Новую посуду принесли, и с добрым запасом ее принесли. Знала Манефа привычки Патапа Максимыча, когда с приятелями отвести он душу весельем захочет.
Снова саратовец наполнил шампанским стаканы. Патапу Максимычу "Чарочку" беседа запела. Пели и здравствовали Марку Данилычу, Михайле Васильичу, Ивану Григорьичу и всем гостям по очереди. И за всякого пили и за всякого посуду били, много вина и на пол лили... И не одной дюжины стаканов у Манефы как не бывало.
Разгоралась заря по небу, из-за небесного закроя солнышко стало выглядывать... Патап Максимыч крикнул охмелевшей беседе:
– Шабаш, ребята!.. Допивай последышки!.. Да с песенкой!.. Не с мирской песней,- с обительскою, для того, что пируем в обители. И громко завел "келейную". И все ему подтянули:
За святыми воротами
Черничка гуляла,
Ай люли, ай люли!
Молода плясала!
Как сказали той черничке,
Что поп Матвей идет.
Ай-люли, ай люли!
Что поп Матвей идет!
Черничка так и пляшет,
Молодая так и скачет.
Ай люли, ай люли!
Молодая скачет!