В лесах. Книга Первая
Шрифт:
Свиделись они впервые на супрядках. Как взглянула Матренушка в его очи речистые, как услышала слова его покорные да любовные, загорелось у ней на сердце, отдалась в полон молодцу… Все-то цветно да красно до той поры было в очах ее, глядел на нее божий мир светло-радостно, а теперь мутятся глазыньки, как не видят друга милого. Без Якимушки и цветы не цветно цветут, без него и деревья не красно растут во дубравушке, не светло светит солнце яркое, мглою-мороком кроется небо ясное.
Не сказала Матрена Максимовна про любовь свою отцу с матерью, не ронила словечка ни родной сестре,
А немало ночей, до последних кочетов, с милым другом бывало сижено, немало в те ноченьки тайных любовных речей бывало с ним перемолвлено, по полям, по лугам с добрым молодцем было похожено; по рощам, по лесочкам было погулено… Раздавались, расступались кустики ракитовые, укрывали от людских очей стыд девичий, счастье молодецкое… Лес не видит, поле не слышит; людям не по что знать…
Засылал стороной Яким Прохорыч к Чапурину, узнавал через людей, какие мысли насчет дочери держит он, даст ли ей благословенье за него замуж пойти.
— Не по себе Яким дерево клонит. — отвечал сватам Чапурин. — Бог даст, сыщем зятя почище его. Наш товар вам не к руке, в ином месте поищите.
А как сваты уехали из Осиповки, кликнул к себе Чапурин Матренушку. Спрашивает: как узнал ее Яким Стуколов, где видались они, про какие дела разговоры вели?
Зарделась Матренушка — кумач-кумачом. Слова не может вымолвить. Слезы так и брызнули из очей ее.
— Сказывай!.. все по ряду сказывай!.. — говорил отец, сурово глядя на Матренушку. Дрожал и обрывался от гнева голос его.
Стоит Матрена Максимовна, как к земле приросла. Молчит, как неживая.
— Говори же, бесстыжая! — закричал Чапурин, схватив дочку за руку.Говори, не то разражу…
И поднял увесистый кулак над белокурой головкой дочери…
— Батюшка? — крикнула Матренушка и без чувств упала к отцовским ногам.
Поглядел на помертвевшую дочь Максим Чапурин, плюнул и велел работнику лошадей запрягать. Через час времени он уж вез ее в Комаровский скит. Там у него двоюродная сестра проживала, мать Платонида. Ей сдал Максим Чапурин дочь свою с рук на руки.
— Береги ты ее, мать Платонида, — говорил он сестре на прощанье. — Глаз не спускай с нее. Чтоб из кельи, опричь часовни, никуда она ноги не накладывала и чтоб к ней никто не ходил. В оба гляди, чтобы грамоток к ней не переносили, чтоб сама не писала. Ни пера, ни бумаги чтоб в заводе у ней не бывало… Сбережешь девку, попомню добро твое, — останешься довольна… Сундук с поклажей, перину с подушками вели взять из саней, да вот тебе, покаместь, четвертная девке на харчи… А в келарню не пускай ее, пусть в келье обедает и ужинает… А это тебе, матушка…
Разложил на столе подарки: сукна на шубу, черный платок драдедамовый, китайки на сарафан, икры бурак, сахару голову, чаю фунт, своих пчел сот меду.
Мать Платонида не знает, как благодарить тороватого братца, а у самой на уме: «Полно теперь, мать Евсталия, платком своим чваниться. Лучше моего нет теперь по всей обители. А как справлю суконную шубу на беличьем меху, лопнешь со злости, завидущие глаза твои».
— Смотри же, мать Платонида, сбереги Матрену, —
— Слушаю, братец, слушаю, кормилец ты мой, — отвечала Платонида. — Все будет по приказу исполнено. Птице к окошку не дам подлететь, на единую пядь не отпущу от себя Матренушку, келарничать пойду — на замок замкну.
— И хорошее дело, — ответил Чапурин. — В самом деле, запирай-ка ее на замок. Надежнее.
— Да что ж это, братец? — спросила, наконец, мать Платонида. — Аль провинилась у тебя чем Матренушка?
— Большой провинности не было, — хмурясь и нехотя отвечал Чапурин, — а покрепче держать ее не мешает… Берегись беды, пока нет ее, придет, ни замками, ни запорами тогда не поможешь… Видишь ли что? — продолжал он, понизив голос. — Да смотри, чтоб слова мои не в пронос были.
— Чтой-то ты, братец! — затараторила мать Платонида. — Возможно ли дело такие дела в люди пускать?.. Матрена мне не чужая, своя тоже кровь. Вот тебе спас милостивый, пресвятая богородица троеручица — ни едина душа словечка от меня не услышит.
— То-то, смотри, — молвил Чапурин. — Девка молодая, из себя красовита, хахалишка один пришатился к ней… Так, дрянь, голытьба решетная… У самого за душой отродясь железного гроша не бывало, и туда же свататься лезет… Я его сватам оглобли-то поворотил… Вдругорядь не заглянут… Да это что, пустяки, а вот что гребтится мне, матушка: Мотря-то сама, кажись, не прочь бы за того хахаля замуж идти: боюсь, чтоб он не умчал ее, не повенчался б уходом… Кажись, легче живому в гроб лечь: больно уж он противен душе моей!.. Встретил бы его, кажется, так бы на месте и положил… А в деревне, сама рассуди, можно разве девку ухоронить?.. Вороват стал народ: умчит ее, пес, как пить даст… Так я и рассудил: до поры до времени пусть ее погостит у тебя, дурь-то пока из головы у ней выйдет… Сможешь ли такое дело сделать?
— Как такого дела не сделать? — отозвалась Платонида. — Чужим делывала, не то что своим. У нас в обители на этот счет крепко!.. В позапрошлом году у меня тоже, двух девок от уходу хоронили: Авдонинских Лукерью да Матюшину Татьяну Сергевну… Ублюла, слава те господи… Уж каких подвохов они не подводили, а, слава богу, ухоронила… Матюшина-то, бывало, — беда!.. И давиться-то хотела, и подушками-то душила себя, и мышьяком травиться было вздумала, а никакого дурна над ней не случилось… Ублюла, братец, ублюла… На этот счет будьте спокойны… А ты вели-ка ей, сударь, преподобному Моисею Мурину молиться; зело избавляет от блудные страсти.
— Молитесь кому знаете, — отвечал Чапурин. — Мне бы только Мотря цела была, до другого прочего дела мне нет… Пуще всего гляди, чтоб с тем дьяволом пересылок у ней не заводилось.
— Одно слово: будьте спокойны, братец, — сказала мать Платонида.Сохраню Матренушку в самом лучшем виде… А кто же таков злодей-то?.. Мне надо знать, чтобы крепче опаску держать… Кто таков полюбовник-от у ней?
— Уж и полюбовник! — гневно крикнул Чапурин, грозно вскинув глазами на старицу. — Говори, да не заговаривайся… Никакого полюбовника нет. Так себе, шальная голова, и все… Стуколовых слыхала?