В лесах. Книга Вторая
Шрифт:
— Так я наверх пойду, — процедила сквозь зубы Параша и пошла из горницы.
Только что вышла она, Фленушка глянула в окошко. Василий Борисыч с саратовцем через обительский двор идут.
— Беги к ним, Марьюшка, — торопко сказала она головщице. — Сеньке насчет Никаноры молви, — поил бы, а Ваську ко мне.
Пошла головщица из горницы, вскоре Василий Борисыч пришел.
— Что, непутный?.. Шатаешься, разгуливаешь?.. А того нисколько не понимаешь, что тут из-за тебя беспокойство? — такими словами встретила московского посланника Фленушка.
— Ох, искушение!.. —
— Ну, что скажешь? — став перед ним и закинув за спину руки, спросила Фленушка.
— Не знаю, что и сказать вам, Флена Васильевна, — жалобно ответил Василий Борисыч. — В такое вы меня привели положение, что даже и подумать страшно…
— Что ж, ты на попятный, что ли? — скрестив руки на груди и глядя в упор на Василья Борисыча, вскликнула Фленушка. — Назад ворочать?.. Нет, брат, шалишь!.. От меня не вывернешься!..
— Ох, искушение!.. — едва слышно промолвил совсем растерявшийся Василий Борисыч.
— Отлынивать? — громче прежнего крикнула на него Фленушка.
— Да нет, — робко отвечал Василий Борисыч. — Нет. Куда уж тут отлынивать… Попал в мережу, так чего уж тут разговаривать!.. Не выпрыгнешь… А все-таки боязно, Флена Васильевна.
— Речи о том чтобы не было. Слышишь? — повелительно крикнула Фленушка. — Не то знаешь Самоквасова? Справится… Ребер, пожалуй, не досчитаешься!.. Вздохнул Василий Борисыч.
— Наверх ступай, невеста ждет. Возьми у нее кольцо да ленту из косы. Силой-то посмеешь ли взять?
— Как же это возможно, Флена Васильевна? Вдруг силой!.. — робко проговорил Василий Борисыч.
— Ну, ступай, ступай, — крикнула Фленушка и протолкала вон из горницы оторопевшего московского посланника. Он не отвечал, вздыхал только да говорил свое:
— Искушение!
Петр Степаныч совсем разошелся с Фленушкой. Еще на другой день после черствых именин, когда привелось ему и днем и вечером подслушивать речи девичьи, улучил он времечко тайком поговорить с нею. Самоквасов был прямой человек, да и Фленушка не того десятка, чтоб издалека да обходцем можно было к ней подъезжать с намеками. Свиделись они середь бела дня в рощице, что подле кладбища росла. Встретились ненароком.
Стал Самоквасов перед Фленушкой, сам подбоченился и с усмешкой промолвил ей:
— А вечорашний день каких див я наслушался!
— А ты лишнего-то не мели, нечего нам с тобой канителиться (Канителить — длить, волочить, медлить делом. Иногда ссориться, браниться.). Не сказывай обиняком, режь правду прямиком, — смело глядя в глаза Самоквасову, с задором промолвила Фленушка.
— Вечор, как Дарья Никитишна сказки вам сказывала, я у тебя под окном сидел, — молвил Петр Степаныч.
— Знаю, — спокойно промолвила Фленушка.
— А когда свои речи вела, знала ли ты, что я недалёко? — спросил Самоквасов.
— Нет, не знала.
— Значит, не то чтобы в посмех, от настоящего сердца, от души своей говорила?
— От всего моего сердца, ото всей души те слова говорила я, — ответила Фленушка.
— Значит,
— Сам разбирай. Призадумался Петр Степаныч. Оба примолкли.
— Не чаял этого, не думал, — сказал он, наконец.
— Никогда не таила от тебя я мыслей своих, — тихо, с едва заметной грустью молвила Фленушка. — Всегда говорила, что в мужья ты мне не годишься… Разве не сказывала я тебе, что буду женой злой, неугодливой? Нешто не говорила, что такова уж я на свет уродилась, что никогда не бывать мне кроткой, покорной женой? Нешто не говорила, что у нас с тобой будет один конец — либо сама петлю на шею, либо тебе отравы дам?..
— Бахвалилась (Бахвалиться — хвастаться, самохвальничать.), — сказал Самоквасов.
— Не из таковских я, не бахвалка, — перервала его Фленушка. — Прямое дело говорила. Вольно было не слушать речей моих.
— Зачем же столько времени ты проводила меня? — с жаром спросил ее Петр Степаныч.
— Чем же я проводила тебя? — вскинув пылающими глазами на Самоквасова, спросила Фленушка.
— Как чем? Обнимала, целовала, в перелеске под кустиком до утренней зари, бывало, вместе с тобой мы просиживали, тайные, любовные речи говаривали…— с укором говорил ей Петр Степаныч.
— Со скуки, — пожав плечами, холодно молвила Фленушка.
— Так как же?.. Расставаться?.. — подумав немного, сказал Самоквасов.
— Самое лучшее дело, — молвила Фленушка. — Каждому свой путь-дорога, друг другу в тягость не будем…
Побаловались — шабаш… Ищи себе невесту хорошую… А я!.. Ну, прощай!..
— Не чаял я этого!.. — в раздумье сказал Самоквасов.
— Мало ль чего мы не чаем, мало ль чего мы не ждем?.. — грустно молвила Фленушка. — Над людьми судьба, Петр Степаныч… Супротив судьбы ничего не поделаешь.
— Прощай, Флена Васильевна, — тихо проговорил Самоквасов и хотел идти.
— Прощай, — едва слышно промолвила Фленушка, вся покраснев и низко склонив голову.
И не сделал он пяти шагов, как, закинув назад голову, громким смеющимся голосом Фленушка ему крикнула:
— Стой, Петя, погоди!.. Обещанья не забудь!..
— Какого обещанья? — спросил Самоквасов.
— Забыл? — с усмешкой молвила Фленушка. — Коротка ж, парень, у тебя память-то.
— Да ты про что? — в недоуменье спрашивал ее Петр Степаныч.
— А насчет Василья-то Борисыча, — сказала Фленушка.
— Окрутить-то?.. Небойсь, окрутим. Сказано — сделано. От своих слов я не отретчик.
— Ладно.
И разошлись. Бойко прошел Самоквасов в обитель Бояркиных, весело прошла по двору Фленушка, но, придя в горницу, заперлась на крюк и, кинувшись ничком в постелю, горько зарыдала.
И то было еще до отъезда Манефы на праздник в Шарпанский скит.
ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ
Середи болот, середи лесов, в сторону от проселка, что ведет из Комарова в Осиповку, на песчаной горке, что желтеет над маловодной, но омутистой речкой, стоит село Свиблово. Селом только пишется, на самом-то деле «погост» (Населенная местность, где церковь с кладбищем, но домов, кроме принадлежащих духовенству, нет.).