В лесах. Книга Вторая
Шрифт:
— Кто ж таков жених-от? любопытствовал Сушило.
— Московский один, заезжий…— отозвался Самоквасов.
— А какого, осмелюсь спросить, звания? — продолжал свои расспросы отец Харисаменов.
— А шут его знает, — сказал Самоквасов, — не то из купцов, не то мещанин… Так, плюгавенький, взглянуть не на что… Василий Борисов.
— Так-с…— поглаживая бородку, молвил Сушило. — Ну, а уж если позволите спросить, невеста-то чьих будет?
— А тут неподалеку от вас Чапурин есть Патап Максимыч. Дочка его.
— Чапурин!.. —
— Да через недельку, батюшка, либо дён этак через десять, я вас накануне повестил бы, — отвечал Самоквасов.
А сам надивиться не может, что за притча с несговорчивым попом случилась.
— Уж как же вы утешили меня своим посещением! Уж как утешили-то! — продолжал изливаться в восторге Сушило. — Вот уж для праздника-то гость дорогой!.. Обвенчаем, родной мой, обвенчаем, только привозите!.. Патапка-то, Патапка-то!.. Вот потеха-то будет!.. Дочь за мещанином, да еще плюгавый, говорите.
— Плюгавый, батюшка, даже очень плюгавый, — подтвердил Самоквасов.Такой, я вам скажу, плюгавый, что я, признаться сказать, и не рад, что ввязался в это дело…
— А, нет не говорите!.. Не говорите этого!.. — сказал отец Родион. — В добром деле не должно раскаиваться… Нет, уж вы их привозите… Уж сделайте такое ваше одолжение!.. Параскевой, кажись, невесту-то звать. Старшая-то Анастасия была, да померла у пса смердящего!..
— Так точно, батюшка… А как же у нас насчет уговора будет?.. Сто рублев? — спросил Самоквасов.
— Пятьдесят бы надо накинуть… Как хотите, а надо накинуть, — отвечал Сушило. — Если б не Патапке насолить, чести поверьте, ни за какие бы миллионы. Я так полагаю, что и двести целковых не грешно за такое браковенчание получить… Сами посудите, ответственность… А он хоть и мужик, да силен, прах его побери!.. С губернатором даже знается, со всякими властями!.. Это вы поймите!.. Поймите, на что иду!.. Не грех и триста целковеньких дать…
Самоквасов поспешил согласиться. «Не то, чего доброго, — подумал он,разговорится поп да в тысячу въедет…»
Чаю напились, три сотенных пополам, и после многих обниманий и целований расстались. Это было накануне Петрова дня.
Петр Степаныч был на все лады молодец. За что ни возьмется, дело у него горит, кипит, само делается. С пылом, с отвагой схватился он за блажную затею Фленушки повенчать московского посланника с сонной, вялой Парашей. Не то чтоб думал он на расставанье угодить покидавшей его Фленушке аль устроить судьбу Параши, окрутив ее с Васильем Борисычем, а так — разгуляться захотелось, удалью
Не опасался он гнева Патапа Максимыча, не боялся, что оскорбит Манефу и в ужас приведет всю обитель Бояркиных. То забавляло его, какую тревогу поднимут в Москве на Рогожском, по всем скитам, по всему старообрядству, когда узнают, что великий, учительный начетчик, ревностный поборник «древлего благочестия», строгим житием и постничеством прославленный, обвенчался в никонианской церкви, да и невесту-то из скита выкрал. Воображал Самоквасов, как всполохнется мать Пульхерия, как засуетится рогожский святитель-поп Иван Матвеевич, как известие о свадьбе Василья Борисыча ошеломит столпов старообрядства, адамантов благочестия…
Нарочно решился наскоро ехать в Москву любоваться потехой. А середь молодежи что смеху-то будет, шумного, беззаветного веселья!.. Для того одного стоит десяток посланников обвенчать!.. Главное дело, хохоту что будет, хохоту!..
За два дня до Казанской Самоквасов поскакал во весь опор в Язвицы к ямщикам. День был воскресный, в праздничных красных рубахах ямщики играли в городки середь улицы. Подошел Петр Степаныч, поглядел на них и, заметив молодого парня, что казался всех удалей, заговорил с ним: — Лошадок бы надо.
Ямщики побросали палки и мигом столпились вкруг Самоквасова.
— Сколько требуется?
— Куда везти?
— В тарантасе, что ль? — в несколько голосов закричали они.
— Со всеми, братцы, не сговоришь, а мешкать мне не доводится, — молвил им Самоквасов. — Дело со всеми, а толковать буду с одним. Как тебя звать? — спросил он, обращаясь к тому, что показался ему всех удалей.
— Зовут зовуткой, величают серой уткой, — с хохотом в несколько голосов закричали ямщики, не думая отходить от Самоквасова.
— Кабак есть? — спросил Петр Степаныч.
— Как не быть кабаку? Станция без кабака разве бывает? Эх ты, недогадливый!. — смеялись ямщики.
Вынул Самоквасов целковый и молвил, отдавая его ямщикам:
— Угощайтесь покуда. После дело до всех дойдет, а до того с ним потолкую.
— Благодарим покорно, — во всю мочь закричали ямщики. — Смекаем, что требуется! Нам не впервой… Уважим, почтенный, как следует все обработаем! И пошли вдоль по улице.
— Как же звать-то тебя? — спросил Самоквасов, отойдя с удалым ямщиком в сторонку.
— Федор Афанасьев буду, — молвил тот, молодецки тряхнув светлорусыми кудрями.
— Лошадок в середу треба мне, Федор Афанасьич, — молвил ему Петр Степаныч. — Тройку в тарантасе, две не то три тройки в телегах.
— Можно, — сказал удалой ямщик.
— Да парней бы молодых, что поздоровей да поудалей, человек с десяток, — продолжал Петр Степаныч.
— И это можно, — молвил ямщик. — Крадено, значит, везти? — прибавил он, плутовски улыбаясь.
— Есть немножко около того, — тоже усмехаясь, молвил Петр Степаныч.