В лесах
Шрифт:
– Разве матушку Таифу пошлешь? – сказала Фленушка.
– То-то и есть, что нельзя, – молвила Манефа. – В Москву Таифе надо ехать да в Питер… Завтра же ей отправляться.
– Кого же, коли не Таифу?
– Ума не приложу, – ответила Манефа. – Вот вертись тут одна, как знаешь: обитель большая, а доведется нужное дело, опричь Таифы, и послать некого.
– Пошли меня, матушка… Все управлю, – подхватила Фленушка.
– С ума сошла?.. По тебе ль такое дело? – подняв голову и пристально взглянув на Фленушку, молвила Манефа.
– Попробуй –
– Полно пустяки городить, – проговорила Манефа. – Статочно ли дело тебя посылать?
– Вольно тебе, матушка, думать, что до сих пор я только одними пустяками занимаюсь, – сдержанно и степенно заговорила Фленушка. – Ведь мне уж двадцать пятый в доходе. Из молодых вышла, мало ли, много – своего ума накопила… А кому твои дела больше меня известны?.. Таифа и та меньше знает… Иное дело сама от Таифы таишь, а мне сказываешь… А бывало ль, чтоб я проговорилась когда, чтоб из-за моего болтанья неприятность какая вышла тебе?
– Да к чему ты все это говоришь мне? – спрашивала Манефа.
– А к тому говорю, чтоб к Софонтию меня ты послала. Аркадия свое дело будет управлять, а я с матерями что надо переговорю, – решительным голосом сказала Фленушка.
– Набаламутишь, – молвила Манефа.
– Да что я за баламутница в самом деле? – резко ответила Фленушка. – Что в своей обители иной раз посмеюсь, иной раз песню мирскую спою?.. Так это, матушка, дома делается, при своих, не у чужих людей на глазах… Вспомнить бы тебе про себя, как в самой-то тебе молодая кровь еще бродила.
– Замолчи!.. – остановила Манефа Фленушку. – С чего ты взяла такие речи мне говорить?.. А?..
– Стары матери мне сказывали, что была ты у отца с матерью дитя любимое, балованное, что до иночества была ты развеселая – что на уме у тебя только песни да игры бывали… Видно, и я в тебя, матушка, – усмехнувшись, сказала Фленушка.
– Какие матери тебе сказывали?.. Которые?.. – взволнованным голосом спросила Манефа.
– Покойница Платонида говаривала, – ответила Фленушка.
– Нешто помнишь ее? – с испугом спросила Манефа и тяжело перевела дыхание.
– Как же не помнить? Как теперь на нее гляжу, – отвечала Фленушка. – Ведь я уж семилеткой была, как она побывшилась.
– Что ж Платонида тебе сказывала?.. Что?.. Говори… все, все говори, – дрожащим от волнения голосом говорила Манефа, опуская на глаза камилавку и закрывая все лицо креповой наметкой.
– Мало ли что… Всего не упомнишь, – ответила Фленушка. – Добрые советы давала: «Почитай, говорила, матушку Манефу, как родную мать свою».
– Что-о-о?.. – вскрикнула Манефа, но тотчас же сдержала порыв встревоженного сердца. Обдернув наметку, она склонила голову.
– «Почитай, говорила, ее, как мать родную, – повторила Фленушка. – Тебе, говорила она, во всем свете никого нет ближе матушки Манефы…» Вот что говорила мне Платонида.
– А
– Не помню, – ответила Фленушка.
Смолкла Манефа, а Фленушка все еще стояла перед ней и молча общипывала листья со стоявшей в углу троицкой березки. Минут с пять длилось молчанье.
– Обедать ступай, – сказала Манефа.
– Не хочется, – обиженным голосом ответила Фленушка, продолжая ощипывать березку.
Взглянула на Фленушку Манефа, а у ней слезы по щекам бегут.
– Устинья! – крикнула игуменья.
Устинья вошла и стала перед нею.
– Кликни Таифу, – молвила ей Манефа, а когда Устинья вышла, обратилась к Фленушке и сказала:
– Сбирайся к Софонтию.
Фленушка промолчала. Нескорой поступью подошла к столу, взяла письма и спросила:
– Раздать?
– Раздай, – ответила Манефа.
– Марье с Устиньей сбираться?
– Хорошо, – молвила Манефа и с нетерпением махнула рукой.
Тихими шагами пошла Фленушка в боковушу. Там у окна сидела грустная, угрюмая Марьюшка. С тоски да со скуки щелкала она каленые орехи.
– Турись, турись, Марюха!.. Наспех сряжайся!.. К Софонтию!.. – попрыгивая перед ней, кричала Фленушка.
– Взбесилась, что ли?.. Аль совсем с ума своротила? – привередливо ответила головщица и с досадой отвернулась от подруги.
– Попадья взбесилась – не я, – захохотала Фленушка, и хоть голодна была для праздника, а пустилась в пляс перед Марьюшкой, прищелкивая пальцами и припевая:
Как у нашего попаСтароверскогоВзбесилася попадья,Вовсе стюшилася!..Староверский попБыл до девок добр —Нету денег ни гроша,Зато ряса хороша.Он и рясу скидает,Красным девкам отдает.– Да отвяжешься ли ты?.. Господи, как надоела!.. – плаксиво вскликнула головщица, оттолкнув Фленушку, в порыве причуд вздумавшую ерошить ей голову…
– Не верещи!.. Толком говорю!.. К Софонтию едем, – топнув ногой, крикнула Фленушка. – Вот письма к матерям… Со мной посылает.
Пересмотрела Марьюшка письма и уверилась, что в самом деле велено Фленушке ехать к Софонтию.
– С кем поедешь? – спросила она.
– С тобою да с Устиньей, – ответила Фленушка. – Аркадия поедет, Васеньку прихватим, он нам песенку дорогой споет.
– За Васенькой давеча я кое-что приметила, – молвила Марьюшка.
– Чего ты приметила? – спросила Фленушка.
– С Устиньей заигрывает, – сказала головщица.
– А тебе завидно?
– Ну его к бесу, чернорылого! – вскликнула Марьюшка. – Нужно мне этакого!.. Захочу, в тысячу раз лучше твоего Васьки найду.