В летописях не значится
Шрифт:
Система выведена из строя.
— Не вся. Ряд контуров блокирован, поэтому быстрой поездки не выйдет. А вот по старинке, на лошадках… полгода в одну сторону…
Точно издевается.
— Мне просто не нравится то, как ты думаешь о смерти.
Сейчас Кайя предельно серьезен.
— Я не позволю тебе умереть. Если нужно будет отправить к Оракулу, отправлю. Но сначала давай попробуем здесь…
Урфин не привык к тому, чтобы его на руках носили.
Торжественно. Через весь замок. Что с его репутацией станет?
—
Больно надо. Урфину рыжие никогда не нравились. Он вообще блондинок предпочитает. И чтобы глаза зеленые…
— Там одни глаза и остались. Кстати, Гайяр намекал, что у тебя дочь, а у него сын…
Еще чего! Своими дочерями пусть распоряжается.
— Я вот точно так же подумал. Но напрямую отказывать не стал. Мало ли… всего-то лет десять… ну пятнадцать… а там как знать, куда повернется.
Эти десять — пятнадцать лет еще прожить надо.
Урфин не знал, что в Ласточкином гнезде есть медотсек.
— В замке тоже… был когда-то. Я сам не знал. Должен был, а не знал… не поделились. Здесь много чего имеется. В теории любое убежище способно стать новым Центром.
Кайя неловко за то, что он утаил информацию, несомненно важную, но в то же время совершенно бесполезную для Урфина. Выходит, что если бы он действительно уничтожил систему, то…
— …сработал бы дежурный аварийный контур. С некоторой долей вероятности.
Утешение? Что не зря голову в капкан сунул?
— Зря или нет — решать тебе, но… они или нашли бы другой подход. Или другого исполнителя. Или отступили бы, пока не найдут. И как знать, насколько мы были бы готовы. Достаточно было выбрать другие координаты, и прорыв, возможно, удался бы.
Все-таки утешение.
А воздух стал безвкусным и запахи подрастерял. Значит, прибыли. Урфина устраивают на гладкой поверхности, холодной, как металл, но все-таки не металлической. Он слышит гудение. Видит свет, скользящий по лицу, жесткий, неестественный.
Такой же был в коконе, когда…
— Ты говорил, что не помнишь. — Тяжелая рука Кайя опускается на голову.
Урфин не хотел помнить.
— Это не кокон. Другое. И я здесь. Веришь мне?
Верит.
И ждет приговора. Если шанса нет…
— Есть. Тут…
Тварь вдруг визжит и пытается развернуть тугие щупальца, но вспыхивает и горит, плавится, обжигая остатками себя изнутри. И Урфин орет вместе с ней.
Беззвучно. Долго. Целую вечность…
— Я ее убрал. — Голос Кайя плывет и расслаивается. — Слышишь?
Слышит, но странно. И перед глазами — пятна цветные…
А тварь… твари нет? Кайя видел ее.
— Конечно, видел.
Правильно, что промолчал. Урфин понял: нельзя было дать ей насторожиться.
— Именно. Мало ли, чего бы сотворила. Теперь она издохла и больше не причинит тебе вреда… а в медотсеке оно безопасней как-то. Вдруг сердце откажет. Или еще
Предусмотрительный. Но хорошо, что тюремщик издох. Вот только тюрьма, похоже, осталась.
— А ты чего хотел? Встать и пойти?
Если не пойти, то хотя бы встать.
— Не получится. Ты восстановишься, но постепенно…
Руку перетягивает жгут. И Урфин чувствует иглу, которая пробивает кожу.
— …это поможет… завтра ты…
…не слышит. Он падает в мягкий сон, тот, который приходит вслед за колыбельной.
В старинном доме над водой, Биннори, о Биннори…Завтра приносит мигрень.
И страх, что лучше не стало. Урфин по-прежнему не способен управлять собственным телом. Он открывает глаза, смотрит на серый потолок в шрамах старых трещин. Пытается поднять руку…
— Не так быстро. — Кайя рядом.
Он вообще уходил?
— Ненадолго. Мне надо было убедиться, что с ними все в порядке.
Тисса?
— Вместе с Изольдой. — Кайя помогает сесть. — Отдыхает. Девочка почти на грани, так что в ближайшую неделю обойдешься без блондинок…
Согласен и на одного рыжего. Сказать бы, но не получается. Губы вроде бы шевелятся, но Урфин даже не уверен, так ли это или же он принимает желаемое за действительное.
— Ты опять лезешь напролом. — Кайя устраивается на полу. — Не пытайся прыгнуть выше головы. Начни с малого…
С пальцев на руках. Пять — на левой. Пять — на правой. Итого — десять. Простая арифметика и почти непосильная задача, если эти пальцы надо согнуть.
Урфин пытается. Злится. Отступает. Пытается снова. В сотый… двухсотый… тысячный и стотысячный раз. А прежде тело казалось надежным. И подвело. Вот так, даже не из-за твари, подаренной Хаотом, но само по себе.
— На тебе слишком много ран. — Кайя заставляет двигаться, как куклу, которой сгибают и разгибают конечности.
Растирает мышцы, возвращая чувствительность, порой Урфину кажется, что эти самые мышцы вот-вот разорвутся под пальцами Кайя.
И кости хрустят.
— Ты подошел к своему пределу.
Магнус ведь предупреждал, что однажды Урфину понадобятся силы, а их не будет. Если только через себя, через голову… и уже страшно другое — надорваться, потому что тогда он навсегда останется в нынешней тюрьме.
— Я не позволю. Веришь?
Верит.
Ему. Регулярным уколам, превращающим кровь в пламя. Ноющей боли, которой заканчивается каждый день. Способности вновь издавать звуки, нечленораздельные, мычание, но это уже много. Жевать, пусть медленно и неуклюже, задевая зубами зубы. Шевелить пальцами. Сжимать в кулак. Держать матерчатый мяч, набитый песком. С ним удобно тренироваться.