В Луганске-Ворошиловграде
Шрифт:
Сквозь мрак, сквозь город,
сквозь печаль…
И жаль несчастного поэта,
И город, как поэта, жаль.
* * *
Кружится, кружится, падая, лист,
Золотом первым отмечен.
Воздух осенний
прозрачен и чист,
И листопад бесконечен…
Осень со мной,
ничего больше нет.
Я, как мальчишка, беспечен.
Счастья осеннего терпкий букет…
И листопад бесконечен.
Из
* * *
Живу. Мне тридцать третий год.
Я сыт, одет, обут.
И не испробовал,
Как дед,
Военной соли пуд.
Зато отец узнал сполна
Вкус соли на войне.
Амосов учит: «Соль вредна».
Военная – вдвойне.
И хоть изведана и мной
Котлов солдатских соль,
Мой возраст – самый призывной.
И в этом тоже соль.
И если крикнут: «Становись!»
Найдём себя в строю.
За хлеб и соль.
За нашу жизнь.
За Родину свою.
* * *
В моём доме осенняя смута.
За стеною ругается люто
старый дед,
старый чёрт с бородой.
Ищет кружку с живою водой.
В моём доме такая картина:
На стене фотография сына
снова в ужас приводит отца,
столько лет не меняя лица.
И с рожденья глядят на меня
Очи с отблеском злого огня,
что горел под деревнею Ельцы.
Словно тени в глазах, погорельцы.
Ищут крова в краю неродном.
На крови был поставлен мой дом.
А теперь в нём осенняя смута,
плачет дед и ругается люто
И горит на лице у меня
Отраженье святого огня.
* * *
О солдатах столько песен и стихов,
Сколько стоптано солдатских каблуков.
Но тачаются, как прежде сапоги,
И не все ещё написаны стихи.
* * *
Мой дед здороваться любил
И вслух читать газеты.
Читал, покуда было сил,
Про жизнь на белом свете.
С машиной швейной был в ладу
И с нашей старой печкой.
А вот в пятнадцатом году –
Стрелял под Берестечком.
«Прицел такой-то… Трубка… Пли!..» –
Рассказывал он внукам.
В работу верил. Не в рубли.
И уважал науку.
Моим пятёркам был он рад.
Предсказывал победы.
Хотел, чтоб был я дипломат…
А я похож на деда.
Детство
Дед шил шапки
И пел песни.
А я сидел на столе
И ел картошку.
Пахло кожей
И тёплым мехом.
А на стене
Висела карта мира.
И два портрета
Висели рядом.
А
Два моих дяди,
Одеты в солдатскую форму,
Чему-то задорно смеялись…
Давно дед сшил
Последнюю шапку.
Давно дед спел
Последнюю песню.
А со своих портретов
Смеются геройски дяди…
Смеются
Из моего детства.
* * *
Легко ли мне сквозь толщу лет
От половецкого копья
увидеть след
Не в теле, а в душе,
Где столько дыр,
Где живы вещие Аскольд и Дир,
Где рядом свист разящего копья,
и свист из дыр,
и посвист Соловья.
Душа моя…
На ней печать веков,
седых, ворчливых,
Мудрых стариков…
Душа моя…
На ней печать вины, как отраженье
смутной старины…
И я сижу под вечною звездой,
под древним деревом,
как ребе молодой.
До дыр зачитанную Книгу бытия листаю.
Вот история моя.
Она во мне. И только мне видна,
Витает между строк моя вина.
* * *
Вспоминаю армейскую жизнь.
Как шептал я себе: «Держись!»
Как гонял меня старшина
И кричал мне: «А, вдруг, война?..»
Как я песни в строю орал,
Как потом в лазарете хворал.
Как до блеска я драил полы,
Как казался себе удалым,
Хоть и не был большим удальцом –
Хмурый воин с худущим лицом.
Но зато по команде «Отбой» –
Засыпал я, довольный судьбой,
Потому что служил стране,
И светилась звезда в окне,
Потому что, как ни ряди –
Жизнь была ещё вся впереди.
* * *
Была шинель
Мне велика.
Погоны я
Пришил неловко.
Не уронил всё ж
Честь полка,
Когда «В руках у нас винтовка»
Пел на плацу.
Когда: «Не трусь», –
Шепнул сосед. –
«Тяни носочки…»
У ягод был различный вкус.
А помнятся
Одни цветочки.
* * *
Пахнет армией зима.
Строевых занятий топот,
Песен свист (куда твой Сопот!),
Снега скрип и кутерьма
Сводят вновь меня с ума.
Пахнет армией зима.
Сапогами из сушилки,
Пирогами из посылки,
И не ведает сама
Как на ту она похожа,
Ту, что строже и моложе,
Что растаяла в руке