В Маньчжурских степях и дебрях(сборник)
Шрифт:
Непонятным и странным казалось, для чего он загораживал лоб рукой. Будто он боялся, как бы пуля не попала непосредственно в лоб.
Будто рука могла защитить его от пули.
II
Ротный командир, подняв левую руку и согнув ее так, что угол локтя приходился почти как раз против носа, положил на сгибе локтя револьвер и прицелился в седого офицера.
Странное дело! Он целил седому офицеру прямо в верхнюю часть лица, в лоб.
Но его вдруг словно что толкнуло.
Седой
Мгновенно он понизил револьвер.
Будто его спугнула эта рука, закрывавшая лоб…
Он потянул за спуск и выстрелил. Но японский офицер был еще далеко. Во всяком случае, нельзя по нем было бить наверняка из револьвера.
Он промахнулся.
Он видел только, как седой офицер мотнул головой в сторону, перестав кричать, о чем, однако, можно было заключить только по тому, что он сомкнул рот…
Этот кивок головой в сторону (пуля, должно быть, свистнула близко около уха) у седого офицера тоже, вероятно, вышел непроизвольно, как непроизвольно сощурил он вдруг глаза и, замявшись на секунду на месте, качнулся всем корпусом назад.
И должно-быть, поймав себя в этой слабости седой офицер, словно пришпорив себя, скакнул сразу вперед, отняв от лба левую руку и подняв ее над головой, и закричал опять, тряся над головой кистью руки.
И сразу, как он отделился от своей кочки, сейчас же, казалось, и голос его тоже вырвался из общего шума и крика.
— Банза-а-й!..
Казалось, нервная дробная судорога пробегает у него по лицу, или трясется у него голова от натуги, от того, что он старается кричать свыше сил.
Будто его маленькое тщедушное тело не могло вместить в себе этого крика.
И в эту минуту он показался необыкновенно противен ротному.
Он снова прицелился в него.
Он не слышал своего выстрела.
Он видел только, как седой офицер вдруг присел и схватился рукой за ногу около коленки…
Потом седой офицер сделал попытку, выпрямиться… Но, видно, рана была серьёзна… Седой офицер поднял руку с саблей кверху, вытянув руку во всю длину и, остановив глаза на одном из пробегавших мимо него солдат, опять открыл рот во всю ширину, тряся в воздухе своей саблей, как тряс раньше в воздухе кистью руки…
Потом его не стало видно…
Вперед него сразу забежало несколько человек.
Эти несколько человек легли все под выстрелами из окопов. Их сменили бежавшие еще дальше сзади вслед за ними.
Несколько раз между бегущими, когда пули валили на землю то того, то другого мелькала фигура седого офицера.
Он словно стоял на коленях на красном ковре…
Под ним была лужа крови…
Теперь он опирался левой рукой о землю. Правая рука по-прежнему была над головой.
Когда перед ним и вокруг него валились люди умолкая навеки, и крики «банзай» в эти мгновенья обрывались вдруг в передних рядах, его голос один раздавался отчетливо и ясно, пронзительный,
Пять или шесть человек, добежавших до окопов, были тут же заколоты…
Пространство между окопом и атакующими мало-помалу заполнялось трупами…
А седой офицер, стоя на своем кровавом ковре, продолжал выкрикивать, провожая глазами пробегавших мимо и оглядываясь назад, когда пробегавшие оказывались впереди:
— Банзай!.. Банзай…
Но назади уже дрогнули.
Как вздрагивает иногда один человек, так дрогнули эти многие сотни сразу, неожиданно.
Будто сам страх, до сих пор скрывавшийся где-то, показался и крикнул свою команду:
— Стой! Назад!
Но отделившиеся от общей массы, эти смельчаки или глухие, или слепые не слышали голоса страха… Они продолжали бежать вперед врассыпную, отделяемые друг от друга трупами выбитых из строя товарищей, спотыкаясь на эти трупы, перескакивая через них…
Может-быть, их вдохновлял седой офицер?
Вон он… Уж охрип, а кричит.
— Ваше скородие, дайте я его…
Ротный чуть-чуть подвинулся.
Мимо него, между ним и краем бруствера, согнув спину и втаптывая в магазин винтовки новую обойму, быстро переставляя согнутые ноги, скользнул рядовой Орефьев.
Потом он медленно выпрямил спину.
— Вон он… Ишь…
Он поднял винтовку…
Но сейчас же он опустил винтовку… Все пространство перед окопом было полно трупов.
Правда, несколько смельчаков, запав за камнями стреляли оттуда по окопу… Но эти уж не в счет. Главные силы отходили.
Посреди трупов стоял седой офицер. И он тоже угомонился. Уж он не кричал больше. Голова повисла, сабля выскользнула из руки.
Может-быть, пока Орефьев заряжал винтовку, его пристрелили; может быть, он просто ослаб; может-быть, истек кровью.
— Сдох! — сказал Орефьев и потом повернулся к товарищам и кивнул головой в сторону неподвижной, казалось, замерзшей фигуры: —Гляди-ка… Как живой…
Кое-кто высунулся из окопа.
Послышались замечания:
— Пра, как живой…
— Уходился.
III
Неприятель скрылся в своих окопах.
Японцам удалось захватить с собой не всех раненых.
Некоторые из них теперь подымались среди неподвижных мертвых тел и сами тащились в свою сторону…
Казалось, это подымались мертвые.
Пять или шесть фигур пробираются медленно между трупами, молча, выбирая только места, где посвободней идти. Каждый занят самим собой, и кажется, никому нет дела до другого… Будто они не видят и не замечают друг друга.
Изредка слышится стон.
Изредка то один, то другой останавливаются, поднимают голову и вглядываются вперед туда, где их окопы…
Может-быть, они прикидывают на глаз расстояние: долго ли еще идти.
А седой офицер все неподвижен.