В Маньчжурских степях и дебрях(сборник)
Шрифт:
— Можешь бить.
А каторжному часовому приказано:
— Бей непременно.
И, стало-быть, не все ли равно, кто убьет беглого? Он ли, Егорка, или часовой.
Он только помогает часовому.
Часовой промахнулся — и на здоровье. Пусть его. Егоркина пуля видит.
Шел-шел беглый, может-быть, не одну сотню верст прошел.
И думает:
— Слава тебе, Господи!
— Ан нет, погоди, молодчик! А про Егорку-то забыл?
Только что, Господи, благослови,
Будет: отгулялся.
Так думал Егорка про беглых.
И потому он не испытывал угрызений совести и бил по беглому с легким духом, наплевав на указательный палец, чтобы он не скользнул по спуску, выцелив как следует — будто стрелял не в человека, а в дерево.
Он также стрелял бы и в шпионов, если бы шпиона сразу можно было отличить от обыкновенного человека и, если бы за них платили деньги, все равно как, например, за волков.
Пришел куда следует: столько-то волчьих ушей, голов или лап, — сейчас чиновник:
— Раз, два, три, четыре…
Пересчитает.
— Твои?
— Мои-с.
Возьмет счеты: хлоп, хлоп.
— Всего столько-то, за штуку по стольку-то, и того.
Подотчет еще на бумажке, воткнет перо в лапку с дробью, сдвинет очки на лоб.
— Значит, тебе полагается…
И скажет сколько полагается.
Дескать:
— Три рубля.
— Так точно, ваше благородие.
Святое дело. Скоро и чисто. Все равно, как на почте.
А шпиона надо доставить живого.
И главное, как его узнать, что он шпион?
На нем не написано.
Егорка почему-то был уверен, что за шпиона ему непременно заплатить.
Ведь платят же за волков!
И за шпиона заплатят… Еще лучше, чем за волка.
Волк, он так и есть волк… Он все больше насчет лошадей, овец, у кого есть овцы… Конечно, иногда и на человека нападает, если в стае…
А шпион… Шпион — он первое дело человек, и у него динамит. И он, как чуть что зазевался — сейчас и до свиданья.
Либо болт из моста вывинтит, либо еще что свистнет.
Он с разумом.
Первое, что и себе удовольствие доставил, потому что за болт всегда дадут деньги, а второе, и его начальство довольно. Приведут его к ихнему генералу. Сейчас генерал:
— О дескать, Васильев, ты.
Или еще там как-нибудь по-ихнему. Небось, у них тоже и фамилия, и имя, отчество — все как следует. Да…
— Ты, дескать.
— Я, ваше превосходительство.
Возьмет и вытащить болт.
— Видали? — дескать.
Здоровенный болт, в руку.
Тряхнет им.
— Видали?
А генерал:
— Ого! Железнодорожный?
Потому что, прежде всего, он военный и, если, что насчет сабли,
— Железнодорожный.
— Никак нет, ваше превосходительство, с моста.
— Не врешь?
— Ей Богу-с, ваше превосходительство, для чего врать.
— Сам вывинтил?
— Сам-с.
Позовет инженеров.
— Может от того болта мост обвалиться?
Ну те, конечно, сейчас — циркуль, ватерпас, отвесы. Принесут…
— Может.
— Позвать адъютанта.
Придет адъютант, вытянется, руку к козырьку, — все по форме.
А генерал:
— Выдать шпиону Васильеву из моей собственной казны десять целковых.
Большой фантазер был Егорка!
Необыкновенно живо и картинно представлял он себе этого японского шпиона Васильева.
И ему казалось, что если изловить такого вредного и пройдоху человека, то его ни за что не оставят без награды.
III
И вот однажды Егорка явился к начальству с хунхузом.
— Поймал-с, — заявил он. — Ну, ты.
И, схватив хунхуза сзади, за крепко стянутые локти, выдвинул вперед.
— Вот он-с.
Он словно лошадь показывал.
Он даже отступил немного в сторону и потом назад и окинул хунхуза с головы до ног довольным взглядом.
Словно сам он вырастил того хунхуза и теперь вывел на продажу.
Потом он похлопал хунхуза по плечу и перевел глаза на офицера.
— Здоровенный, ваше благородие, страсть какой.
И толкнул хунхуза слегка ладонью в плечо.
— И не сдвинешь…
Его попросили рассказать, где он достал хунхуза.
Он говорил долго, не опуская ни одной подробности и, как всегда, необыкновенно картинно.
«Иду, значит, так лощинка, этак лесок.
На охоту вышел.
Думаю: Может, что попадется.
Сами изволите знать, какие наши дела! Что убьешь — тем и сыт. Да, хорошо… иду… Конечно, тишина это, никого. Иду, думаю: Эх, хоть бы Бог благословил.
Вдруг слышу: Та-та-та, та-та-та.
Говорят где — то… Остановился… Слышу и то турукают. Прислушался— не по-нашему.
Стой, — думаю.
А у меня всего на всего восемь патронов… Ей Богу-с… Хорошо, думаю…
Как быть… Непременно это они.
Зашел в кусты, пополз.
Земля это мокрая, сами изволите знать — только оттаяла. Руки в грязи, борода в грязи, колени в грязи.
Одначе, ползу.
Сам ползу сам молитву читаю. Потому что, посудите сами, ведь один, и всего на всего, восемь патронов. Ей Богу-с, не вру. Да один еще не лезет: раздуло.