В небе Молдавии
Шрифт:
– Я вот вам и говорю, что после регламентов нам нужно еще девиацию прокрутить.
Лицо Жизневского становится серым.
– Прекратить разговоры в строю!
Но Городецкому этот крик - что об стенку горох. Да он, наверное, и не слышит Жизневского. Немного помолчав, как бы собираясь с мыслями, техник смотрит немигающими глазами на командира:
– Понимаете, на наших самолетах надо девиацию прокрутить. Освободили бы нас от политинформации?
Трудно сказать, чем бы закончилась "дискуссия" величайшего флегматика и чересчур
Хархалуп подходит к командиру эскадрильи, показывает какие-то бумаги и отводит его в сторону.
А техник звена все еще продолжает свою тираду:
– Ну, на самом деле... Если мы сегодня не подготовим самолеты, в понедельник звено не сможет летать. Это уж точно...
Он намеревается еще что-то сказать, но стоящий рядом рослый Кондратюк закрывает ему лицо своей пилоткой.
Все неосторожно прыскают. Командир эскадрильи резко оборачивается, думая, что смеются над ним.
– Вот так, - начинает он спокойным, ледяным голосом.
– Вы, товарищ Городецкий, и ваши подчиненные сегодня после работы в течение часа подберете вокруг стоянки все окурки и прочий мусор. Что касается вас, товарищ Речкалов...
– Его взгляд останавливается на мне, и я понимаю, что для младшего лейтенанта Речкалова субботний день безнадежно испорчен. ...С вами я поговорю особо.
Жизневский выходит на середину. Воцаряется напряженная тишина.
– Я уже давно заметил, - сухо, с расстановкой начинает он, - что командиры звеньев совершенно не заботятся об уставном порядке. Я говорю о внешнем виде. Почему такая разболтанность? Требую навести у себя в звеньях порядок. С нерадивых буду строго взыскивать!
На линейке по-прежнему мертвая тишина.
Хархалуп подходит к командиру, о чем-то его спрашивает и оглашает расписание сегодняшних занятий.
* * *
После политинформации технический состав отправился к самолетам, а летчики столпились в курилке, обсуждали договор о дружбе и ненападении между СССР и Югославией, о котором только что сообщил нам старший политрук.
Особенно много кривотолков вызывала статья вторая. В ней говорилось, что, если одна из сторон подвергнется нападению, другая обязуется соблюдать политику дружественных отношений.
Петя Грачев понимал эту часть договора как наше прямое обязательство оказывать военную помощь Югославии.
– На Балканах живут наши братья-славяне, и мы обязаны помочь им! доказывал он.
– Ну, а как тогда с договором о ненападении между СССР и Германией? усомнился осторожный Дмитриев.
Этот вопрос поставил нас в тупик. Газеты сообщали, что взаимоотношения Советского Союза с Германией налаживаются. Гитлеровские дипломаты частенько наезжали в Москву, улыбались с газетных полос. Даже в нашем маленьком городе разъезжали какие-то экономические представители в немецкой форме, улаживали якобы свои дела с бывшими частными фирмами
Как мы ни вертели события, вывод напрашивался один: договор удержит Германию от нападения на Югославию.
Удар в рельс возвестил о конце перекура. Начались занятия по тактике. Проводил их командир эскадрильи. Мы уже знали: если занятия ведет Жизневский, проверка будет основательная.
Капитан вытащил из планшета справочник и аккуратную тетрадь с записями.
– Младший лейтенант Гичевский, расскажите нам о "сто девятом".
Гичевский, обычно спокойный и немногословный, не раз уже отвечавший на этот вопрос, поднял глаза к потолку и завел монотонным голосом:
– "Мессершмитт - сто девять" с мотором Даймлера-Бенца в тысячу семьдесят лошадиных сил развивает максимальную скорость пятьсот семьдесят километров в час.
Скороговоркой Павел перечислил другие характеристики немецкого истребителя и умолк.
– Это все?
– спросил Жизневский.
Гичевский молчал. Капитан заглянул в справочник и поднял младшего лейтенанта Яковлева.
– О чем не сказал Гичевский?
– Следует добавить, что "мессершмитт" - свободно несущий моноплан, а его посадочная скорость - сто двадцать километров в час.
– Все?
– Теперь все.
– А длина?
– Виноват, - поправился Яковлев, - длина восемь метров семьдесят шесть сантиметров.
За задним столом громко заспорили Сдобников и Крейнин. Раздался смешок.
Командир эскадрильи недовольно посмотрел на "галерку".
– Лейтенант Крейнин, в чем преимущество нашего истребителя перед "мессершмиттом"?
– В двух крыльях и в маневренности, - не задумываясь выпалил тот.
– Я вас серьезно спрашиваю, товарищ лейтенант.
– Я вам серьезно отвечаю, товарищ командир. Если на нашем истребителе повредят одну плоскость, в запасе останется три, а у "мессершмитта" только полкрыла.
Крейнин отвечал так невозмутимо, что по его лицу нельзя было понять, смеется он или говорит всерьез.
Мы молчали, поглядывая то на командира эскадрильи, то на Крейнина.
– Товарищ командир, разрешите?
– вскочил Дементьев и затараторил:
– Основное преимущество "чайки" перед "мессершмиттом" заключается в скорострельности и секундном залпе в триста семьдесят граммов как основном факторе, важном для победы в бою.
– Совершенно верно, - резюмировал Жизневский.
– В мире нет скорострельнее нашего оружия.
– Большая скорострельность, - не унимался Дементьев, ободренный похвалой командира, - увеличивает вероятность попадания. Дал очередь перед носом противника, он и вскочит в сноп огня.
Сейчас над таким ответом летчики хохотали бы до упаду. А ведь большинство из нас именно так и представляло тогда победу в бою: длинная очередь по противнику, лобовая атака - это считалось основным арсеналом тактических приемов.