В небе Молдавии
Шрифт:
Германошвили догнал меня. Подделываясь под мой шаг, он некоторое время шел молча - чувствовалось, ему хочется меня успокоить. Наконец Вазо решительно выпалил:
– Командир, я видел бой. Красивый был бой. Не знаю, кто кого бил, но клянусь моей матерью - ты бил, он бил, оба дрался хорошо.
– Спасибо, Вазо. Ты куда?
– Так... хотел сказать, что Вазо думает. Потом патрон тебе принесу, хороший, много патрон. Сами стрелять в конус будут...
Забота Германошвили растрогала меня, но стрелять я должен был не по конусу, а по
– Ничего, мои патроны всегда попадут куда нужно.
В это время на стоянку зарулил "противник". Самолет сразу обступили. Я стоял поодаль и смотрел на Хархалупа. Даже с открытыми бортами кабина была узковатой для его могучих плеч. С помощью Городецкого он сбросил на землю парашют, стал на сиденье, снял с головы шлем, расчесал пятерней потные волосы и широко улыбнулся, обнажив крепкие, ослепительно белые зубы. "Таких только на плакатах рисуют", - подумал я, любуясь его атлетическим сложением.
– Тетерин!
– весело крикнул он стоявшему у крыла круглолицему лейтенанту.
– Как это у Козьмы Пруткова говорится о тузах?
– Не во всякой игре туз выигрывает, - глубокомысленно ответил тот, оглаживая большие залысины.
– Вот именно, - подтвердил Хархалуп, подняв указательный палец, и легко соскочил с плоскости: - В любом деле надо иметь в запасе хоть маленький, да козырь.
Меня всегда подкупала его спокойная немногословность. Вот у кого можно было поучиться рассудительности.
Присев в тени на самолетное колесо, Хархалуп внимательно посмотрел на меня.
– У тебя такой козырь есть, Речкалов. Понимаешь, я тебя и в третьей схватке потерял из виду. В одном я том же положении, понимаешь?
Без этого словечка "понимаешь" он жить не мог, вставлял его в разговор беспрестанно, как бы подчеркивая особую значимость сказанного.
– Ну, думаю, нет! Теперь старого цыгана не проведешь.
Летчики засмеялись. Все знали, что он цыган, родом из Молдавии, из-под Котовска.
Карие глаза Хархалупа поблескивали.
– Терпеть не могу у себя в хвосте посторонних. А тут - смотрю, Речкалов на меня жмет откуда-то сверху. И шнуры белые за крыльями, как веревки, тянутся, а диск винта уже где-то рядом с хвостом блестит, даже страшно стало. Ну, тут, понимаешь, такое меня взяло: "Никогда, думаю, Семен, не случалось такого, чтоб тебе хвост драли".
– На широком лбу Хархалупа собрались упрямые морщинки.
– Скорость за пятьсот, газ до упора. Рванул я ручку на себя сколько было силы. В глазах темно. Потом словно кто кулаком оглушил. Очнулся, в глазах круги: что с самолетом - не пойму. Очки слетели. Думал - Речкалов мне хвост отрубил. Поглядел - хвост на месте, а этот тип, - он кивнул на меня, - опять сзади!
– И вы поддались?
– разочарованно спросил Дементьев.
Хархалуп сердито прервал его:
– Это вам не боевыми разворотиками в зоне отделываться.
Лейтенант легко "заводился
– А ты небось доволен?
– добродушно улыбаясь, спросил меня Хархалуп. Молодец, хорошо драться будешь! Понимаешь? Ну, что молчишь?
– Если говорить по существу, товарищ старший лейтенант, этот бой никто не выиграл.
– Как же так - никто?
– Видите ли, мне ни разу не удалось поймать вас в прицел. Как же я мог победить? Неужели такая карусель будет и в настоящем бою?
В разговор вмешался неугомонный Тима Ротанов:
– А наши как дрались в Монголии? И не такие карусели закручивали. Там...
– Что было там, наши "монголы", к сожалению, не рассказывали, задумчиво произнес Хархалуп и тряхнул шевелюрой.
– А стоило бы поговорить.
Действительно, я ни разу не слышал, чтобы Жизневский или кто-то другой делились воспоминаниями о своих боях в Монголии. Ходили, правда, слухи о подвиге Крюкова, о том, что он был сбит, горел в воздухе, спасся на парашюте. Но толком о его воздушном бое никто из нас не знал. Создавалось впечатление, что война, их опыт - сами по себе, а мы - сами по себе. Зубрим теорию, летаем, а зачем? Никто вразумительно не мог объяснить.
– Нет, Речкалов, зря ты думаешь, что никто в этом бою не выиграл. Ты выиграл. И выиграл уже тем, что перехитрил меня. Как я ни выкручивался, ты все равно настигал меня. Понимаешь? Но как? Вот чего я до сих пор не могу понять.
– Сам не знаю, - признался я.
– К тому же, честно говоря, недоволен я боем. Разве таким должно быть настоящее воздушное сражение?
– Ты, Гриша, цену себе не набивай, - вмешался в разговор Тетерин. По-моему, любой противник удерет., если окажешься у него в хвосте; размышлять ему некогда - держат его в прицеле или нет.
Тетерин командовал у нас звеном и всегда старался показать, что человек он серьезный, вдумчивый. Делал все не спеша, ходил как-то по-особенному - широко, плавно переваливаясь с боку на бок. Разговаривал спокойно, рассуждения свои подкреплял афоризмами Козьмы Пруткова, на нас, молодых, посматривал свысока. Однако с доводами его я не согласился и заметил, что рассчитывать на слабость противника не стоит.
– Вот что, други, - прервал нас Хархалуп, - вопрос этот серьезный. Обсудим его потом. Одно скажу: не забывайте в бою о мелких козырях. А Тетерин, - он обратился ко мне, - правильный вывод сделал из этой "карусели". В настоящем бою ты на моем месте тоже удрал бы из-под прицела, а потом напал. Понимаешь? Ну, кто со мной летит сейчас?
– Я, товарищ старший лейтенант, - бойко ответил Яковлев.
– Готовься. А ты, Речкалов, очки мне купишь.
– Хоть сейчас, только в город отпустите, - обрадовался я.