В небе только девушки! И...я
Шрифт:
Поспать не дали, утром прилетела Раскова, и нас с Настей и Майей разбудили. Девчонки остались досыпать, мне же пришлось вставать, мыться, и идти завтракать вместе с Мариной Михайловной, которая довольно искренне радовалась успехам, и сильно горевала по поводу гибели первых своих девочек. Но, не без оборота на себя! После завтрака, мне было предложено переодеться и лететь в Москву. Я — отказался. Марина удивленно посмотрела на меня:
— Почему?
— На днях начнется наступление: или наше, или немецкое. Сегодня — второе мая.
— Успеешь! Завтра вернешься, а полеты без тебя мы отменим.
Она так и сделала: позвонила Красовскому, и как я не отнекивался, и не ссылался на Дружковский и Краматорский мосты, всем было до одного места! Это направление не нашего фронта, и полоса не нашей армии. Как будто те три моста, которые разбили, были в нашей полосе! Пошел переодеваться, Марина со мной. Галифе она забраковала, юбки у меня не было, и тут она обратила внимание на мои руки.
— Господи! Какой ужас! Что у тебя с руками! Надо срочно делать маникюр и снимать вот эту мерзость! — она показала на мозоли, таким трудом и потом набитые. Сашка, подлюка, тихо
— Ты не исправима, и совсем омужичилась. Женщина должна оставаться женщиной, даже на войне.
— Война — дело не женское, Марина Михайловна. Поверьте, я лучше знаю.
— Но, ты же успешно воюешь!
— Я успела омужичиться, как Вы только что сказали. Все, разговоры разговаривать некогда. И вообще, зря Вы меня в Москву тащите, лучше бы с транспортом и с инженером эскадрильи помогли.
— К этому разговору мы вернемся. Готова? Пошли.
Садились прямо в центре Москвы, теперь этого аэродрома нет, и полеты над городом запрещены, кроме вертолетов ГАИ и санитаров, ну, правда, не для всех… Борт уже встречают: корреспонденты, куча баб, куча генералов, как от ВВС, так и армейских. Что-что, а толк в рекламе Раскова понимала, ей бы менеджером по связям с общественностью работать. Впрочем, это я ехидничаю: во время войны такие рекламные компании просто необходимы, особенно, после поражений летом сорок первого. Страна обязана сплотиться и знать своих героев, и героинь. Жаль, что я попался на эту роль. Не сильно гожусь. Речи толкать не умею, местных лозунгов — не знаю, так что, тут мой PR — менеджер малость промахнулась. Но, ей выбирать не из кого, пока. Остальные девочки только на крыло становятся. Изображаю смущенную улыбку, запинаюсь, краснею, тут уж Сашка мне вовсю помогает. Что-то лопочу корреспондентам, все равно все переврут и перепишут, но, наше дело не рожать! Всю эту шоблу возглавлял замначальника ГПУ РККА армейский комиссар 2 ранга Щербаков. Оно и понятно, Мехлис сейчас на Крымском фронте опалу себе зарабатывает. Щербакову я не сильно понравился, ему требовался актер по — боевее, но, на безрыбье… Потащили меня в Дом Советов на скучнейшее заседание, но, основное отличие от дня сегодняшнего: никаких листочков с написанными речами не давали! Эта зараза, видимо, поразила ГПУ чуточку позже. Мое выступление, с абсолютно красным лицом, длилось меньше минуты, из запланированных десяти. Но, видимо по инерции, аплодисменты я сорвал, тем что сказал, что выступать не умею, я лучше это выступление снарядами и бомбами скажу, а если 'на бис', то и пропою. Под аплодисменты и хороший здоровый смех зала, сошел на место. И, под конец совещания, в зале появляется Михаил Иванович Калинин. Опять вызвали меня, и он, под аплодисменты, вручил мне Золотую Звезду и два ордена Ленина. На сцену поднялась и Раскова, у которой точно такие же награды. Так вместе нас и сфотографировали. После этого меня перевезли на Центральный, и посадили в самолет. Мой бенефис в Москве был закончен. Я показал свою полную профнепригодность для такого рода деятельности.
Раскова усадила меня в правое кресло, пришлось напяливать на себя чужие наушники и цеплять ларингофоны. Стрелков Марина Михайловна отогнала с боевых мест, нас и так шесть истребителей охраняют. Так что предстояла лекция на понимание политического значения нашей миссии для того, чтобы я осознал, какое значительное мероприятие я сорвал, и какое значение имеет формирование женских авиаполков для защиты Родины. Слушал в пол уха, больше по привычке следя за воздухом. Она говорила почти час, после это спросила:
— Мне кажется, что ты меня не слушала.
— Да, Вы правы, считаю это утопией. Женщины должны служить в смешанных бомбардировочных полках, и в отдельных легкомоторных.
— Это почему еще?
— Удержите штурвал! — и я потянул его на себя. Против меня действовала она и динамическая стабильность этого утюга ПС-84. ПэЭска задрала нос, и я отдал его, выравниваясь по высоте.
— Без автомата вывода, Вы, Марина Михайловна, с машиной на пикировании не справитесь. И все, кто у меня собрались, тоже. Может быть, Лиля. Она отдельно и усиленно занимается своей физподготовкой. Какой воздушный бой, какие перегрузки? Это запрещено самой физиологией и системой подготовки летного состава. В бомбардировочной, пикирующей, авиации с одним пилотом, управляющим самолетом, за штурвалом должен сидеть мужик приличного размера и поднимающий пару сотен килограммов и жимом, и рывком. А Вы в это кресло институток посадили. Случись что, беды не миновать. Достаточно выхода из строя автомата вывода. Двоих мы уже похоронили. Поэтому, с феминизмом пора завязывать, а 'делать' нормальных штурманов и стрелков. Здесь девочкам равных не будет. Вон, смотрите на Настю. За штурвал — не посажу, а штурман она великолепный!
— Нет, Александра Петровна, женщина может… — и Остапа опять понесло. Феминизм — штука заразная, и просто так не излечивается. Война все сама доказала, выступив в роли арбитра и антибиотика: истребительный и бомбардировочный полки понесли потери и превратились в смешанные, а 'ночные ведьмы' на 'По-2' живы в памяти народной! Дошли до Берлина и Праги, 23 Героя Советского Союза, и ни одного!!! увольнения по причине беременности из летного состава до конца войны! Вот это ВЕДЬМЫ! Это был не полк, а орден, имени майора ВВС Марины Михайловны Расковой. Девочки сами приняли этот обет безбрачия и свято блюли его, перечеркнув свое 'Я' ради Родины, и ради Победы. Это сейчас им вбивают в голову, что все делается через секс: 'Это так просто, миг, и ты станешь взрослой!' А потом столбы обвешиваются объявлениями: 'Жена на час! 24 часа', 'VIP — отдых! 24'.
Естественно, что самой Марине я этого не сказал, но, этим бортом летит новый инженер эскадрильи инженер — майор Александр Иванович Путилов, прочнист и бывший главный конструктор фюзеляжа самолета ВИ-100, из которого родилась и Пешка, и ее модификация ВИ. Как его смогла выцарапать Раскова я не знаю. Судя по рукам, он, последнее время, не карандаш в руке держал, а где-то сучья рубил. Так оно и оказалось! Его уволили перед войной, и собирались посадить за аварию. Потом война, и он попал, рядовым, в саперы на Карельском фронте. Строил оборонительные сооружения. Его жена нашла Раскову в Москве, и они выдернули его из-под Кой — озера. Звание ему вернули, правда, на две шпалы у него меньше стало. Сразу по прилету состоялся разговор с начальником ОО эскадрильи, который решил предупредить меня о том, что это, возможно, враг народа.
— Ты его руки видел?
— Мое дело Вас предупредить!
— Все, предупредил! И иди к себе в свою норку, можешь на меня донос написать. А инженеру — не мешай, Павел.
Тот помялся и попросил разрешения удалиться. Он мужик не самый вредный, и, тоже нужный на войне. Девочку из немецкой разведки, устроившуюся на работу в столовую, вычислил мгновенно. С ним у нас мир — дружба — жвачка, но, Путилов нужнее и важнее. Он весь НКАП насквозь знает! И инженер был от бога! Организовал мастерскую по подготовке двигателей. У них век короткий: 100 часов и на выброс, вернее, на капремонт, но потом они на борт высотников уже не попадают, идут в линейные части. С его и божьей помощью удалось снизить вес на почти полсотни кг, и поднять мощность почти на сотню. Не сразу, конечно, но, все начинается с малого. Он, в совершенстве знал фюзеляж, и заложенные в него 10 'g', поэтому сразу начал выдавать очень ценные рекомендации по дальнейшему снижению веса планера. Списался с группой Петрова и Енгбаряна, и через два месяца у всех машин были настоящие гермокабины, а не их подделка. К сожалению, наша 'птичка' ушла на свалку. Сашка всплакнула. Она научилась шмыгать носом и реветь, чем подставила меня в первую ночь после Москвы. Разбудила всех в комнате, Настя и Майя не знали, что делать: героиня лежит в койке и ревет. Сашку мне удалось успокоить, но через пару недель, днем, опять в постели после вылета, она призналась, что может шевелить мизинцем левой руки. Небольшие подрагивания его я ощутил. И рассказала, почему заревела после Москвы.
— Мне кажется, что я бы так не смогла. Ты и сильнее, и опытнее меня. И еще, Олежка, я… тебя… люблю. — всю мою морду залило краской, уши просто запылали.
— Да, ладно, че уж там. Муж — жена — одна сатана, а у нас это еще и в одном флаконе. Не надо больше об этом, Саша. Договорились?
— Договорились. Но, ты знай это!
— Я уже знаю.
Третьего состоялся наш дневной бенефис у Белгорода. Там окопалась лучшая немецкая дивизия 'Великая Германия'. Нас прикрывал целый полк Яковлевых, Красовский очень беспокоился, но вылет разрешил. Незадолго до рассвета мы взлетели, зашли с севера, вдоль линии фронта, спланировали на высоту 5000 и устроили вальс-'бабочку'. Это — та же 'Вертушка', но каждая машина после сброса уходит в другую сторону, затрудняя зенитчикам противника противодействие. Мы были увешаны 50–тикилограммовками и 'сотками', и более получаса работали по небольшому немецкому плацдарму у Мясоедово на правом берегу Разумовки. После этого поднялась пехота и захватила и сам плацдарм, и немецкую переправу через Разумовку. К вечеру начались бои на окраинах Белгорода. У нас потерь нет, но и штурманам, и стрелкам, пришлось поработать пулеметами. Немцы, таки, попытались сорвать нам выступление. Девчонки из машин на земле просто вывалились. Умотались так, что до вечера пошевелиться не могли. Большинство жаловались на сильную боль в мышцах. И только Лиля, которая практически не расставалась со штангой, чуть ли не спала с ней, выглядела бодрячком. После этого и остальные летчицы активно занялись тренировками. 'Гром не грянет — мужик не перекрестится!' Я специально повел эскадрилью в этот вылет, так как после первых успехов у многих закружилась голова. Проклятые корреспонденты пронюхали про эскадрилью, и от них отбоя не стало. Девочкам нравилось позировать на камеру, давать интервью, быть 'героинями'. Вот я им и показал, чего стоит весь их героизм. На час полета сил не хватает.
Лиля, получившая орден Ленина за Амурский мост, при получении застеснялась, подошла ко мне:
— Александра Петровна! Я же промахнулась! — смущенно проговорила она.
— А ты считай это авансом, и меньше об этом думай. Они сами посыпятся, если будешь думать о целях, а не о наградах. Звезды они такие, падучие! — улыбнулся я и понял, что один командир звена у меня уже есть. Это — радовало. Напротив, Андрей задрал нос, и однажды я их прихватил на пьянке и скабрезных разговорах о членах эскадрильи. Загордились мужички! И еще одна 'новость': пришел на стоянку к 'птичке', смотрю, никого нет, а люк открыт, рули шевелятся. Даже пистолет достал. На выдвигающуюся ступеньку не вставал, аккуратно и тихо поднимаюсь по трапу. В кресле сидит Майя, и с закрытыми глазами выполняет маневры, причем, сложные! Убрал пистолет, прикоснулся к ней рукой. Как заверещит! Испугалась. Сели под крылом, поговорили. Она родилась в Ростове, отец — журналист в областной газете, мать — корректор там же. Она училась на Геофаке в Ростовском универе. Гео — это геологический, а не географический. Что-то произошло у отца на работе, не ту статью написал, Майя точно не знает, семья сорвалась с места и переселилась в маленькие Ессентуки, в какой-то подвал. Девчонку родители сорвали со второго курса: 'Иначе папу расстреляют!' Закончила в Мин. Водах аэроклуб, мотаясь каждый день на полеты на пригородной кукушке. Пошла в пилотажную группу, получила первый разряд по самолетному спорту, и тут война! Все студентки сразу стали командирами, все инструктора по первоначальному обучению — тоже. А ее взяли, с большим трудом, в стрелки — радисты. Я потрепал ей по голове, и приказал готовиться к зачету по матчасти. Она опустила голову и сказала, что: