В ногу!
Шрифт:
— А чем же вы лучше их? Или вы думаете, что ваши дети важнее для мира, чем дети рабочих? Возможно, у вас более изворотливый ум, зато они сильнее физически. Но, насколько я могу судить, ваш пресловутый ум пока не дал вам возможности выдвинуться.
Он повернулся и ушел от ирландца, который, брызжа слюной от ярости, что-то кричал ему вслед, потом на лифте поднялся на самый верх склада, чтобы там обдумать слова экспедитора. Время от времени он делал резкое замечание кому-нибудь из рабочих, без дела слонявшихся в проходе между ящиками и бочонками. Под наблюдением Мак-Грегора склад стал функционировать с точностью, ранее не виданной здесь, и маленький седовласый заведующий потирал
Мак-Грегор стоял у окна и спрашивал себя, почему он сам не посвятит свою жизнь роли отца семейства. При слабом свете, вливавшемся с улицы, он вдруг увидел старого жирного паука, который медленно полз по стеклу. В уродливом теле этого насекомого таилось нечто такое, что напомнило юному мыслителю леность и тунеядство всего человечества. В то же время он подумал о рабочих, которые приходили на склад с опущенными глазами.
— Уродливые пресмыкающиеся, не осмеливающиеся поднять глаза, — пробормотал он. — Если у них и рождаются дети, то это происходит без всякого смысла и порядка. Это простая случайность, так же как, благодаря случайности, муха попадает в сети паука. Деторождение — в своем роде пища для трусости, скрытой в людях. Они надеются, что их дети завершат то, на что у них самих не хватило смелости.
Сочно выругавшись, Мак-Грегор ударил тяжелой кожаной рукавицей по жирному паразиту, ползавшему по окну.
— Впрочем, не следует обращать внимание на мелочи. Еще не кончилась попытка загнать меня в подземные угольные копи, — здесь тоже есть ямы, в которых люди живут и работают нисколько не лучше, чем в Угольной Бухте.
В тот вечер Мак-Грегор торопливо ушел из дому и отправился к Эдит. Ему хотелось. смотреть на нее и думать. В течение целого часа он сидел в ее маленькой комнатке, пытаясь углубиться в книгу, а затем впервые поделился с ней своими мыслями.
— Я пытаюсь уяснить себе, почему мужчины в общем такие ничтожества? — внезапно сказал он. — Неужели они годятся только на то, чтобы женщины могли пользоваться ими как орудием для продолжения рода? Ответьте, скажите мне, о чем женщины думают и чего они хотят?
Не дожидаясь ее ответа, он снова углубился в книгу.
— А впрочем, меня лично это нисколько не тревожит, — добавил он. — Я никогда не позволю ни одной женщине использовать меня в качестве такого орудия.
Эдит была сильно встревожена. Слова Мак-Грегора она приняла за объявление войны ей самой и ее влиянию. Ее руки задрожали. Но внезапно ее осенила новая мысль.
«Для того чтобы добиться чего-нибудь в жизни, он будет нуждаться в деньгах», — подумала она, и ее сердце радостно забилось при мысли об имевшихся у нее сбережениях. «Как бы предложить их ему, не рискуя встретить отказ?»
— Вы молодец, Эдит, — сказал Мак-Грегор, собираясь уходить. — Вы никогда не будете мешать мужчине думать.
Эдит покраснела и, так же как рабочие на складе, опустила глаза. Тон его слов поразил ее. Когда Мак-Грегор ушел, она вынула из комода свою банковскую книжку и с удовольствием перелистала ее страницы. Отказывая себе во всем, она готова была, не колеблясь, отдать ему все до последнего гроша.
Углубленный в свои мысли, Мак-Грегор вышел на улицу; он выкинул из головы думы о женщинах и детях и стал перебирать в памяти те волнующие исторические фигуры, которые так сильно взывали к его честолюбию. Переходя через мост, он остановился и, облокотившись о перила, стал глядеть на черные воды внизу.
— Почему мысль никогда не заменит действия? — спрашивал он себя. — Почему в людях, пишущих книги, меньше смысла, чем в людях, вершащих дела?
Мак-Грегор
— В самом мышлении также кроется опасность, — пробормотал он. — Везде опасность — и в работе, и в любви, и в мышлении. Что мне делать с самим собой?
Мак-Грегор обернулся и поднял руки над головой. Новая мысль, словно широкий сноп света, пронизывающий мрак, озарила его. Он вдруг понял, что те военачальники, которые вели тысячи людей в бой, потому так импонировали ему, что они без зазрения совести пользовались жизнью людей ради своих целей. Они нашли в себе мужество жертвовать людьми и достигли колоссальных результатов. Глубоко в сердце человека лежит дремлющая любовь к порядку, и люди использовали эту черту. Что ему до того, если даже они дурно использовали ее? Разве они не указали дороги другим?
Мак-Грегору вспомнилась сценка из жизни родного города. Он ясно представил себе бедную, жалкую, запущенную улицу близ станции железной дороги, и группу рудокопов, сбившихся в кучу перед входом в кабак. А по большой дороге мерными шагами шли солдаты в серых шинелях, с лицами, казавшимися страшными в смутном свете улицы. Они маршировали.
— Шагом марш, — прошептал Мак-Грегор. — Вот что делает их столь могущественными. Это самые ординарные люди, но, шагая нога в ногу, они словно превращаются в одного человека. И в этом кроется нечто облагораживающее. Генерал Грант и Цезарь поняли это и не побоялись использовать, потому-то они и кажутся нам великими. Возможно, они даже не думали о том, чем все это кончится. Думать они предоставляли другим. Может быть, они ни о чем не думали, а с места в карьер принимались за дело и завершали его.
— А я сделаю свое дело здесь! — крикнул он. — Я сумею.
Его голос зазвучал так громко, что несколько человек остановились и стали глядеть на него. Две женщины, проходившие в то время по мосту, отчаянно завопили и бросились бежать.
Мак-Грегор направился домой. Он еще не отдавал себе отчета, каким образом осуществит свой замысел, но, проходя по темным улицам, мимо рядов угрюмых зданий, снова подумал о машине, части которой стали работать вразлад, и радовался тому, что он сам не является частью этой машины.
— Я буду хранить себя для себя самого и буду готов ко всему, что бы ни случилось, — произнес он вслух, чувствуя в себе новый прилив мужества.
Часть третья
Глава I
Когда Мак-Грегор вернулся домой с первыми двенадцатью долларами, заработанными за неделю, то сразу подумал о матери, которая мыла полы и окна в конторе угольной компании. Он тотчас же положил пять долларов в письмо и отправил ей.