В объятьях олигарха
Шрифт:
— Если нельзя перемолвиться с матушкой, передайте записку Диме Истопнику.
— Кому–кому? — Произнесенное имя подействовало на обоих как щелканье взметнувшегося в воздух бича. Они побросали карты, один поднялся и навис над Митей сто лет не бритой рожей, дохнул перегаром и чесноком. — Нука повтори, чего сказал?
— Димычу послать привет. Он мой учитель. Я пел у него в хоре.
— Врешь, хорек вонючий!
— Слово раба, — поклялся Митя. — Истопник меня знает. Я был у него солистом.
Миротворец вернулся к кунаку, оба оживленно загомонили, перейдя на незнакомый Мите язык. Но одно слово, мелькавшее чаще других, он отлично понял: выкуп!
Наконец, придя к какому–то решению, оба
— Если врешь поганым языком, знаешь, что будет? — строго спросил тот, который был Ахметом.
— Знаю.
— Нет, не знаешь. Ты не умрешь легкой смертью, будем резать по кусочкам целых три дня. Это очень больно. Намного хуже, чем ты можешь представить пустой башкой.
— Я знаю, — повторил Митя. — Я говорю правду. Истопник любит меня. Он думает, я его внебрачный сын.
Митя делал все правильно: с миротворцами всегда так, чем гуще нелепость, тем скорее в нее поверят. Это происходило оттого, что в перевернутом мире, где все они пребывали, и победители, и рабы, только ложь казалась правдоподобной. И только бред принимался за истину. Но пользоваться этим следовало с осторожностью, поднимаясь по ступенечкам от обыкновенной туфты к абсурду. Разрушение логики требовало строго научного подхода.
— Он тебя любит, значит, за тебя заплатит. Я верно тебя понял, хорек?
— Вряд ли, — усомнился Митя. — Почему он должен платить? Димыч на государственном обеспечении. Ему все платят, а не наоборот.
Миротворцы опять залопотали по–своему, а на Климова накатил приступ невыносимой скуки. Эта черная, вязкая, как смола, скука соседствовала с небытием. Все казалось зряшным, ненужным. Одна заноза торчала в мозгу: Дашка–одноклассница. На что попался? В сущности, на влагалищный манок. В страшном сне не приснится. А ведь из каких передряг выходил сухим.
— Хорошо, — перешел на английский Ахмет (второго звали Ахмат). — Если даст миллион, можно выпустить.
— Через аппарат? — уточнил Климов.
— Через трубу, — посулил миротворец.
В принципе, это была бы нормальная сделка. Труба означала рутинную психотропную стерилизацию. За свою жизнь Митя прошел их с десяток и умел преодолевать, как похмелье. Одно из его собственных ноу–хау. Большинство руссиян уже после первой стерилизации впадали в хроническое слабоумие. Но не Климов. Господь его хранил. Он научился блокировать мозжечковые пласты, выпадая в осадок. Еще до начала процедуры успевал усилием воли превратить собственную психику в смазанное информационное поле, куда не доходили никакие сигналы извне. Стерилизационный зонд тыкался в него, как в комок ваты.
— Миллион Истопник отстегнет не глядя, — сказал Митя. — Это для него не деньги. Но придется самому попросить.
— Как это самому?
— Очень просто. Отвяжите на пять минут, я сбегаю и сговорюсь. Потом опять привяжете.
Делая столь смелое предложение, даже на первый взгляд наглое, Митя был почти уверен, что миротворцы согласятся. Тому были две причины. Во–первых, талибы слышали про Истопника, знали, кто он такой, были в теме, значит, им известен упорный слух о том, что у Димыча в лесах запрятана казна бывшей КПСС, ЛДПР и СПС, то есть что он почетный хранитель общепартийного общака. Совсем недавно по всем масс–медиа прошли сенсационные разоблачения, в которых утверждалось, что общая сумма отмытых партийных капиталов составляет несколько годовых бюджетов Евросоюза. Митя видел, как при упоминании имени Димыча глаза азиатов вспыхнули в четыре желтых пучка. Второе, он не мог сбежать. Сразу после задержания ему наверняка вживили так называемый «электронный охранник». Если он удалится от пульта дальше, чем на сто метров, то просто разорвется на тысячу кусков, как ходячая граната.
— Разве Истопник сейчас в клубе? —
— Ну да, внизу, в красном зале. Там же, где ваш Анупряк–оглы.
— Откуда знаешь?
— Он сам меня вызвал, — застенчиво объяснил Митя. — Соскучился по мне.
Миротворцы в третий раз перешли на тарабарщину, горячо заспорили, и кончилось тем, что Ахмет в ярости толкнул друга в грудь. Поверженный на пол талиб, скаля зубы, выдернул из–за пояса старинный кинжал, каким резали гяуров еще в прошлом веке, упруго вскочил на ноги и со зверской рожей кинулся на обидчика. Но, как ни странно, до смертоубийства не дошло. Ахмет что–то гортанно выкликнул, будто леший гукнул, прижал руки к груди и склонил повинную голову почти до пола. Потом они обнялись и долго гладили друг дружку по стриженым затылкам. Трогательная сцена не произвела на Митю никакого впечатления. Он сделал свой ход, оставалось только ждать.
Наверное, Митя удивился бы, увидев, что тем временем происходило в красном зале. Получилось, он как в воду глядел. В ресторане продолжалось представление, голографический бордель переместился на подиум, где теперь с десяток полуобнаженных пастухов и пастушек в натуре изображали упоительные сцены свального греха. Первобытным шоу увлекся даже суровый Анупряк–оглы, он раскраснелся, гулко покрякивал в такт тамтаму и, казалось, того и гляди готов был ринуться на помост, чтобы принять непосредственное участие в потехе. Дима Истопник со товарищи заканчивали ужин и собирались откланяться. Сегодняшнюю задачу они выполнили, продемонстрировали всему городу свою независимость и силу, на большее Истопник не претендовал. В этот момент к их столу скользнула прелестная рыжеволосая «матрешка» и, делая вид, что напрашивается на ласку, что–то быстро зашептала на ухо Истопнику. Тот слушал внимательно, но на мгновение в его глазах промелькнуло выражение, напугавшее девушку. Маска мертвяка. Про Димыча все знали, что он шагает в ногу со временем и способен на быструю расправу точно так же, как все прочие, тайные и явные властители этой страны. Правда, народная молва придавала его самым ужасным деяниям оттенок благородства. Дескать, безропотных обыва-. телей он чаще милует, чем казнит, если, конечно, не нарываться. А вот с богатенькими, надежно упакованными гражданами, кому щедро обломилось на чумном пиру, строг и непреклонен, никому не дает поблажки. Даше Семеновой, приметившей в его зрачках ангела смерти, не хотелось проверять на себе справедливость молвы. На всякий случай она отпрыгнула на безопасное расстояние, убежала бы и дальше, но один из телохранителей Истопника, а именно Цюба Малохольный, цепко ухватил ее за тонкую щиколотку, будто в капкан защемил. Истопник спросил:
— Говоришь, отнесли в пыточную?
— Да, сударь, но я тут не при чем. Клянусь преисподней. Он просил передать, что хочет с вами встретиться. Я передала, только и всего… Отпусти ногу, парень, больно же!
— Митю давно знаешь? — продолжал допрос Истопник.
— Учились вместе… в последнем выпускном… Мы когда–то любили друг друга.
— Ишь ты, какие слова еще помнишь… Что–то ты, девушка, чересчур смышленая. Уж не затеяла ли какую–нибудь гадость по наущению супостатов?
— Нет, я чистосердечная.
— Что Митя хотел мне сказать?
— Не знаю, — соврала Даша. — Спасите его, господин Истопник. Он хороший мальчик. Он отслужит.
Димыч щелкнул пальцами, Цюба разжал железную хватку. Теперь Истопник удерживал ее на месте только силой взгляда.
— Из–за чего рискуешь, девочка? Кто такая?
Даша побледнела и не ответила. Истопнику ответ и не требовался. Он и так все понял.
— Ладно, беги, крошка. Коли уцелеешь и надумаешь порвать с бесами, приходи. Найду занятие по душе.