В объятьях олигарха
Шрифт:
— Так–то, голубчики, — услышали они напоследок напутствие генерала. — Будете знать, как самовольничать.
Расправа, принесшая удовлетворение военачальнику, никого особенно не смутила. Ничем не примечательный, рутинный эпизод. Тем более что все очевидцы, в том числе и Митя Климов, съежившийся на стуле до размеров чесночной головки, понимали, что Анупряк–оглы поступил по справедливости. Его бойцы не только нарушили четвертую поправку (смертная казнь за неповиновение), но и переступили еще одну строжайшую инструкцию, гласившую, что обоюдовыгодный контакт с государственным преступником возможен лишь в присутствии члена миротворческой администрации. Обуянные алчностью талибы зашли слишком далеко, что подтвердит или опровергнет служебное расследование. Если комиссия признает, что бойцы действовали в рамках провокационного
Генерал, поигрывая пневмопушкой, теперь с любопытством разглядывал беглеца–руссиянина.
— Скажи, Истопник, это действительно тот, кто тебе нужен?
— Да, генерал.
— Из–за этой мошки ты готов пожертвовать своей и нашими жизнями?
— Не старайся понять, генерал, это чисто семейное дело.
Анупряк–оглы озадаченно покрутил башкой.
— Я не стараюсь. Я воюю в этой стране пятый год, защищаю от посягательств общечеловеческие ценности, но с каждым днем все больше убеждаюсь, насколько это бессмысленно. Как можно научить ящерицу летать или отбить у обезьяны охоту чесать свою задницу? Эй, гаденыш, — обратился он к Мите, — на что вы играли?
Климов, убедившись, что третьего выстрела пока не будет, вскочил со стула, вытянул руки по швам и задрал подбородок, как положено при разговоре не только с миротворцем, но с любым иностранцем.
— На миллион долларов, ваше превосходительство, — на чистейшем английском языке отрапортовал Митя. — Против моей головы.
— Как это? — не понял Анупряк.
— В случае проигрыша я обязан собрать выкуп.
— У тебя есть миллион долларов?
— Никак нет, ваше превосходительство. Я их надул. У меня нет ни гроша.
— Что ж, гаденыш, сегодня тебе повезло, благодари сородича. Но когда попадешься на глаза в следующий раз, никакого «Уникума» не будет. Проделаю точно такую же дырку, как в твоих приятелях.
— Благодарю, ваше превосходительство. — Демонстрируя хорошие манеры, Митя поклонился до пола, а когда выпрямился, встретился глазами с учителем. Как у всех нынешних руссиян, их взгляды несли больше информации, чем речь. «Не переживай, дружок, я вытащу тебя отсюда», — пообещал Истопник. «Я не переживаю, — ответил Митя. — Счастлив видеть вас, Дмитрий Захарович».
Миротворцы из свиты, наблюдавшие за ними со стороны, увидели лишь голубоватые сполохи в пустых глазах дикарей. Маска мертвяка по–прежнему оставалась приклеенной к загорелым скулам Истопника.
ГЛАВА 8
В ЛАГЕРЕ ИСТОПНИКА
Подземный бункер располагался в живописном месте, на островке посреди непроходимых Коровьих болот. Название свое они получили после того, как здесь утопилось последнее стадо раздольских коров, зараженное экзотическим «вирусом долголетия». Вирус привез в пробирке тщедушный американец в модных роговых очках, закрывавших половину лица, как маска аквалангиста. Сперва он опробовал вирус на раздольских старухах под видом лечения от ревматизма. Вместо того чтобы молодеть, старухи поумирали одна за другой, и огорченный специалист, чтобы не пропала сыворотка, вкатил остаток для пробы быку Григорию. Эффект был поразительный. Уже на другое утро коровы, сбившись в кучу, предводительствуемые Григорием, мыча и подвывая, устремились в леса, достигли глухих болот (тогда они назывались Лебедиными) и попрыгали в трясину одна за другой, все десять штук. С тех пор молоко в Раздольск завозили только по большим праздникам — на День Валентина и 4-го июля.
Бункер на островке был построен еще в 80-е годы прошлого века и предназначался для военных маневров, точнее для испытания крылатых ракет «воздух–земля». В ту пору Россия располагала второй по мощи армией в мире, что сегодня, конечно, звучало фантастикой. Бункер находился на глубине двадцати метров в специальной шахте, заблокированной водяными подушками, и был снабжен всем необходимым для того, чтобы вполне комфортно, не поднимаясь на поверхность, укрываться в нем не меньше полугода, начиная с запасов консервов и питьевой воды и кончая системой генераторов. Попадали в бункер через лифтовой отсек, который, в свою очередь, был оснащен тройной электронной защитой. Дверь в отсек, надежно упрятанная в ствол столетнего дуба, могла выдержать прямое попадание реактивного снаряда. Разумеется, это не означало,
Вокруг бункера, прямо на болотах, живописно раскинулись хижины туземцев, большей частью обыкновенные шалаши, сплетенные из еловых лап, и трудно было представить, как люди, пусть и обросшие звериной шерстью, перемогались в них долгой зимой. Время от времени Истопник делал слабые попытки очистить болота от незваных гостей, но проще было их всех утопить, чем прогнать. Несчастные существа, лишенные всякого понятия о смысле своего существования, тянулись к нему из последних сил, ища то ли защиты, то ли легкой смерти. Среди них были молодые и старые, мужчины и женщины, а то, бывало, и заполошный ребенок начинал вдруг верещать, точно лягушка из трясины. Смирившись с неизбежным, Истопник поставил над стихийным поселением старосту из своего окружения, Леху Смурного, бывшего профессора–социолога из Центра Карнеги, для которого на берегу подняли сруб из нетесаных бревен. Главной и единственной его задачей было следить за тем, чтобы доведенные до отчаяния болотные жители не переколотили друг дружку. Ссоры и драки вспыхивали между ними постоянно, но азарта на настоящую бойню у них не хватало. С прокормом люди–звери справлялись сами: охотились в окрестных лесах со старинными дробовиками, ставили проволочные силки на мелкую живность, ловили в болоте змей и синюшных тритонов.
Еще не пришедший в себя от потрясений ночи, Митя Климов сидел в одном из отсеков бункера, оборудованном под лабораторию, с компьютером и телевизором, и с аппетитом уплетал из деревянной миски брюквенный суп, который принес Цюба Малохольный.
— Покушаешь, отдохни маленько, — посоветовал Цюба. — Димыч попозже к тебе заглянет.
— Не знаешь, — робко спросил Митя, — учитель очень на меня сердится?
— За что ему сердиться? — успокоил Цюба. — Видно же, что ты чокнутый и за свои поступки не отвечаешь.
— Сразу видно?
— Со ста метров, — уверил дружинник и оставил его одного. У Мити тоска помягчала, но он по–прежнему оставался в человеческом воплощении, потому мысли накатывали грустные. Он не радовался спасению, хотя совсем недавно всеми силами сопротивлялся погружению в растительный мир. Он действовал, подчиняясь естественному инстинкту, хотя разум, пробужденный, как хотелось надеяться, на короткое время, подсказывал другое. Двадцать два, двадцать три года — прекрасный возраст для мужчины, чтобы уйти. Он уже испытал все, что предназначено руссиянину в этом мире, но еще не так стар, чтобы пускать слюни у порога богатых домов. Уходить надо красиво. Что ждет его дальше, кроме скучных повторений? Поиски добычи, маленькие радости от спиртного и наркоты и постоянные, с утра до ночи, пинки и унижения. И в конце все равно — «Уникум». Тем более он уже объявлен в розыск.
Ужас просветления как раз в том, что оно ясно прорисовывает контуры завтрашнего дня.
Хлебной корочкой Митя подобрал остатки супа, потом, как положено, досуха вылизал миску. Собрался вздремнуть, надеясь, что во сне сама собой произойдет обратная мутация. Но только расположился под теплой батареей, как вошел Истопник. Махнул Мите рукой, чтобы не вставал, и уселся напротив на железный табурет. Под его испытующеприветливым взглядом Митя почувствовал себя лучше, как будто зудящую душевную рану полили марганцовкой.