В объятьях олигарха
Шрифт:
— Помнишь ли, Митя, наш школьный хор? — мечтательно спросил Истопник.
Митя кивнул, глаза его увлажнились, и он тихонечко напел:
— То березка, то рябина, куст ракиты над рекой, край родной, навек любимый, где найдешь еще такой. Детство наше золотое…
— Хватит! — прикрикнул Истопник. — Чересчур не расслабляйся. Объясни, как влип в передрягу?
Митя рассказал коротко: нарвался на шептуна в парке, наговорил лишнего — вот и все.
— Давно в обратной стадии?
— Со вчерашнего дня, учитель.
— Как это случилось?
— Не
— Она не сливала. Наоборот, если бы не она, ты бы сейчас торчал на грядке…
Истопник задал еще несколько вопросов, которые касались Митиного преображения, неожиданного возврата в человеческую сущность, а также его пребывания в Москве. Митя отвечал как на духу, понимая, что понадобился учителю для какого–то поручения, сознавая при этом, что мало на что пока способен. И все же от сердца отлегло: спокойная речь Димыча действовала лучше всякого лекарства. Пожалуй, он впервые так охотно поддавался гипнозу более сильной личности.
— Похоже, дружок, — улыбнулся Истопник, — ты из категории неусмиренных. Я на это надеялся. Это очень важно.
— Чего тут хорошего? — возразил Митя. — Я теперь для них как мишень. И для вас только обуза.
— Ошибаешься, Митя. Как раз такой ты мне нужен. Мутантов пруд пруди, сам знаешь, а раскодированных единицы.
— Зачем нужен?
Учитель смотрел с сомнением: говорить или нет?
— Куда хотел бежать? На Кубань?
— Ну да. Оттуда морем в Турцию. Маршрут известный.
— А придется пойти на Севера. Конечно, отдохнешь, подучишься кое–чему. Но времени мало. Боюсь, Анупряк- оглы направит петицию в Евросовет, получит разрешение — и возьмется за меня всерьез. Против коалиции мне не устоять. Придется мигрировать в глубину, в дикие места… А ты, Митя, наперед смотаешься порученцем к одной важной персоне.
— К какой еще персоне?
— Так сразу все хочешь узнать… Про кудесницу Марфу что–нибудь слышал?
— Нет. Кто такая?
— Говорят, замечательная личность. В печорской тайге обитает. Там у нее скит. Вернее, раньше был скит, а теперь, по слухам, целый таежный городок. Ополчение она собирает. Газет не читаешь, дружок, телик не смотришь, а зря. За ее голову Евросовет объявил награду десять миллионов.
Митя был поражен.
— Разве такое бывает, учитель?
— Что именно?
— Десять миллионов за какую–то лесную бабу?
— Не какую–то, Митя, не какую–то. — Истопник загадочно улыбался. — Хранительница она. Говорю же, ополчение собирает.
— Какое еще ополчение?
— Вооруженное, Митя, а ты как думал! На Печору второй год тайными тропами караваны идут. Не строй рожу, будто у тебя запор. Я сам к ней в том месяце пару «стингеров» забросил.
— Не верю, — сказал Митя. — В сказки не верю.
— Напрасно, — огорчился Истопник. — Без веры жить нельзя, особенно в подлое время. Марфа существует на самом деле, и ты установишь с ней контакт. Он мне нужен позарез. Ладно,
Следующие несколько дней Митя прожил как в горячке. Бесконечные тренировки, чтение древних книг, долгие беседы со старцем Егорием. Не хватало ни времени, ни сил, чтобы задуматься о том, что происходит. Опытные спецы натаскивали его, как охотничьего пса. Разминали, укрепляли мышцы, обостряли до предела интуицию, зрение, слух. Старец Егорий внушал мысли, которые вступали в вопиющее противоречие со всем опытом его предыдущей жизни. Алик Петерсон (это большая часть) обучал хитрым рукопашным приемам. Димыча Митя в эти дни не видел, тот куда–то отъехал на неделю. Как намекнул Алик, заручиться поддержкой казанской группировки. Митя не знал, где правда, где ложь. Состояние мутации к нему так и не вернулось.
Старец Егорий повторил слова учителя, повернув их на свой лад:
— Человек до той поры живет, Митяй, покамест верует, а коли усомнится, тут и погибель.
— Во что верует, дедушка?
Они сидели на двух кочках посреди трясины, но старец все равно цепко огляделся по сторонам. Неподалеку двое поселенцев выуживали из зеленой воды тритонов нитяной сеткой. Больше никого не видно. Старец изрек кощунственные слова:
— В Святую Троицу, Митяй, и в Господа нашего Иисуса Христа. В кого же еще?
Прежний Митя, закодированный, услыша такое, ломанул бы через лес куда глаза глядят, а нынешний, вочело- веченный, лишь передернулся, как от укола.
— Аннигиляция, дедушка. Сектантство в особо опасных размерах.
— Не дури, Митяй. Не так ты глуп, как кажешься. Или очко сыграло? А еще к Марфе собираешься. Марфа трясунов не любит, на деревьях их вешает.
Может, играло у Мити очко, когда слышал от старца провокационные откровения, но вместе с тем опускалась на душу тишина, как при вечернем закате.
Алик Петерсон показал удар открытой ладонью, оглушающий противника, и два способа перекрытия кислорода — «шланг» и «тихую пристань». При этом добавил, что дело не в приемах. Главное — эмоциональная насыщенность. В каждом ударе боец должен выкладываться целиком, умирать в нем, превращая во вспышку всю свою энергетику. Пока этого не постигнешь, все рукопашные приемчики, даже проведенные искусно, не сильнее комариных укусов.
— Запомни, Митя, в каждом ударе умираешь. Алгоритм взрыва. Вот, смотри…
Алик Петерсон подобрался, сощурил глаза, уставясь в какую–то точку в бетонной кладке, и, коротко выдохнув, шарахнул в стену кулаком. Мите показалось, рука Алика хрустнула сразу в нескольких местах, но это был обман слуха. Петерсон показал неповрежденную кисть, зато в бетоне образовалась вмятина с неровными краями, какая могла быть следствием разве что попадания фугаса. Митя глазам своим не верил. Подошел, понюхал кладку, с горечью сказал:
— Так я не смогу никогда.
— Сможешь, если поймаешь пружину. Представь себя заряженной базукой и нажми на спуск, только и всего. Не такая хитрая штука.