В объятьях олигарха
Шрифт:
— Не понимаю, чему ты радуешься?
— Не радуюсь, нет, ты не понял. Поражаюсь, как могло такое быть? Гитлеру хребет сломали, против всей Европы выстояли, а сотню обнаглевших ворюг не способны по камерам рассажать. Что все это значит, Витя? Объясни, ты же писатель.
При других обстоятельствах я охотно посудачил бы на эту тему, но сейчас, на темной дороге вертелось в голове совсем другое. Набрался духу, спросил:
— Куда едем, Вова? Куда меня везете?
Майор изобразил недоумение.
— Ты о чем, Витя? В Звенигород, куда же еще?
— Почему такая спешка? Почему нельзя было
— Так тебе виднее… Я сам удивился. Гата сказал, привези писателя. Значит, хозяин распорядился.
— А почему вдвоем? Почему с Абдуллой?
— Кто был под рукой, того взял… Да ты что подумал, Вить?
— Ничего не подумал, но чудно как–то… Ночью. Спят все добрые люди.
Глухонемой за баранкой сдавленно хмыкнул. Трубецкой протянул мне сигареты.
— Покури, Витя. Нервы у тебя. Воображение художника. Говорят, страшная штука. Где–то я читал, в принципе, все художники шизанутые. А если не шизанутый, то не художник.
Сигарету я прикурил от его зажигалки. Голос у Трубецкого дружеский, но на самом донышке издевка. Все он понимал, скотина, и мой страх, и то, что я лишил себя выбора, продавшись олигарху. Он тоже был в схожем положении. В чем я не сомневался, так это в том, что Вова Трубецкой, такой, как он есть, веселый и беззаботный, при необходимости не задумываясь влепит пулю в лоб. При этом будет вот так же безмятежно балабонить. И все равно он был из тех, к кому я испытывал симпатию. Он был из перерожденных, но не смирившихся и вел с миром собственную маленькую беспощадную войну.
— Скажи, Володя, а вот если тебе хозяин прикажет?..
Ему не требовалось уточнять, ответил честно:
— Черт его знает, Витя. Мы люди подневольные. Но не скажу, что мне это понравится. — Он покосился на Абдуллу. — А ты что, всерьез прокололся?
— Видно, кто–то очень хочет, чтобы так выглядело.
— Кто, Витя?
Разговор перешел в опасную плоскость, я первый спохватился.
— Да это я так, к слову… Ты правильно заметил. Не знаю, какой я художник, но психика травмированная — это точно. Всякая чепуха в голову лезет. У меня в медицинской карте диагноз: канцерофобия.
— Типичный случай, — с облегчением откликнулся Трубецкой. — Социальная неврастения — болезнь века на
равне со СПИДом. Главное — восстановить глубокий сон. Поверишь ли, я сам долго хандрил после пустяковой контузии. Один отморозок огрел железякой по тыкве. Ничего не помогало. Неделями не мог уснуть. Одна бабка спасла, Аграфена Тихоновна. Никаких патентованных средств, только травы, Витя, только травы. Месячишко попьешь — и как новорожденный. Считай, адрес у тебя в кармане.
— Спасибо, — поблагодарил я без энтузиазма. От сердца малость отлегло, лишь когда свернули на боковое шоссе к поместью. Там еще поблизости имелось удобное для захоронения болотце, но и его благополучно миновали.
Дом без света в окнах. Абдулла повел тачку в гараж, а мы с Трубецким распрощались на развилке — он во флигель, я в центральное здание. Взаимно пожелали друг другу спокойной ночи, и еще он сказал:
— Не бойся, Витя. Вряд ли он тебя приговорил. Рано еще.
Неподалеку от парадного подъезда из кустов налетел, как черная молния, добрейший будь Тришка, прыгнул на спину, повалил, сомкнул клыки на кадыке, но нежно,
Буль самодовольно заурчал и помог мне подняться, осторожно покусывая то тут, то там.
В дом я проник через боковую дверь, от которой, как у почетного поселенца, у меня был собственный ключ. Разумеется, это не значило, что вошел незаметно. Наш приезд во всех деталях отследила умная электроника, записала на пленку, и вежливый оператор в дежурной комнате, когда за мной закрылась дверь, включил ночное освещение в коридорах. Добравшись до своих покоев, я сразу залез в душ и битый час с азартом соскребал, смывал с себя дневные страхи. Не помогло. Душа тихонечко, жалобно повизгивала, и никак не проходило ощущение, что лежу на влажной, прохладной земле, головой в кустах, там, где повалил безумный Тришкин прыжок.
Но главный сюрприз был впереди. В спальне, инстинктивно стараясь не шуметь, я зажег нижний свет, подошел к бару, достал початую бутылку бурбона, нацедил полстакана, но выпить не успел. Услышал капризный женский голос, пощекотавший правое ухо:
— А ты, писатель, эгоист. Почему даму не угощаешь?
Я резко повернулся, расплескав питье, и увидел на царском ложе голую Изауру Петровну. Она жеманно улыбалась, глядя на меня предательскими глазами.
Господи, как же я сразу не заметил, подумал я.
ГЛАВА 16
ЛЮБОВЬ КУРТИЗАНКИ
Изумительное тело — пухлые груди, впалый живот, стройные ноги, бедра с таинственным изгибом, манящим в самую глубину… У меня с женщинами, как у человека, идущего в ногу с прогрессом, разговор короткий — или я ее имею, или вообще с ней не разговариваю. Но о чем разговаривать с женщиной (с современницей), если она водит за нос? При нашем нынешнем либерализме, когда девочек и мальчиков растлевают прямо в колыбели (на худой конец, в детском саду, а если дотянул до школы с непромытыми мозгами и в относительном целомудрии — это уже просчет, упущение наставников, за что лишают премиальных), так вот, при либералах — честь им и слава, — когда наконец–то все тайное стало явным и отношения между полами упростились до экономической формулы «товар — деньги — товар» и женщина озабочена лишь собственной ценой на рынке услуг, все–таки бывают исключения, противоречащие рыночной благодати. К примеру, Изаура Петровна предлагала возвышенную, бескорыстную любовь, иначе как расценить ее слова: «Мне ведь от тебя ничего не нужно, писатель, но меня бесит, как ты морду воротишь».
— Как ты сюда попала? — поинтересовался я.
— Это так важно?
— Ты уверена, что нас не слушают?
— Не считай меня идиоткой, не суди по себе.
— Хозяин не помилует, когда узнает.
— Поздно бояться, миленький.
— Почему поздно?
Этот разговор происходил уже после того, как мы выпили и Изаура по моей просьбе укрылась простыней, но
только до пояса. Я сидел рядом на кровати, и время от времени ее шаловливая ручонка опускалась на мое колено и норовила скользнуть к заветному месту. При этом я вздрагивал, как от тока. Вряд ли когда–нибудь прежде я чувствовал себя так неуютно с женщиной.