В огне повенчанные. Рассказы
Шрифт:
— Дмитрий Александрович, верю: эти жгучие слова — не фраза! Это не просто слова! В них — вся ваша сущность гражданина. Но учтите, коммунист Казаринов, и другое.
— Что же вы предлагаете мне учесть? — так же строго спросил академик.
— На головной повозке дивизии, как вы ее себе представляете, вы будете просто седой и немощный старик, которого в любую минуту может сразить случайный осколок или шальная пуля. А здесь, в тылу, вы — академик с мировым именем, вы — целая дивизия. Вы… один… целая дивизия!.. — Сомкнув за спиной руки, Касьянов прошелся вдоль стола. Он о чем-то сосредоточенно думал и, как видно, колебался: сказать или не сказать Казаринову то, что он, как секретарь райкома,
— Нет, Петр Данилович, вы в данном случае не правы, — угрюмо возразил Казаринов, рассеянно глядя в распахнутое окно. — Таков русский характер. Это то, что приведет нас к победе.
— Умирать нужно тоже со смыслом! Но это… это… уже вопрос философский, дискуссионный. — Касьянов посмотрел на часы, потом на военных, которые томились в бездействии, ожидая ухода академика. — Надеюсь, вы меня поняли, Дмитрий Александрович.
Простившись со всеми, Казаринов вдруг резко остановился посреди кабинета.
— Если дивизии не нужен я — возьмите мою машину! Она вам пригодится. Подарок Серго Орджоникидзе.
Военные переглянулись. Только что, перед самым приходом академика, шел разговор о легковой машине, которую три дня обещают дать, но до сих пор не дают. Генерал Веригин даже привстал, услышав столь неожиданное предложение.
— А как же вы, Дмитрий Александрович? — спросил Веригин, переглянувшись с Касьяновым.
— Мое старое, немощное тело, генерал, будут возить разгонные машины академии. Да я еще и для городского транспорта гожусь. Пока, слава богу, хожу без палки.
Оценив обстановку, начальник штаба полковник Реутов быстро нашелся:
. — Это будет дорогим подарком фронту, Дмитрий Александрович. Только это нужно оформить документом. Иначе нельзя.
Академик подошел к столу, вытащил из картонной коробки глянцевую четвертушку бумаги, сел напротив генерала и размашистым старческим почерком написал: «Свою личную легковую машину марки «ЗИС» за № МТ 45–69 передаю как дар командованию дивизии народного ополчения Сталинского района г. Москвы. Академик Казаринов».
Когда Дмитрий Александрович молча передал генералу документ, все четверо военных встали.
— Через час машина будет в вашем распоряжении. Мой шофер отвезет меня домой и потом сразу же пригонит ее к райкому. Передаст вам все: ключи, технический паспорт, запасные части.
Касьянов и генерал, тронутые щедрым даром академика, проводили его до дверей кабинета, поочередно жали ему руку, горячо благодарили.
В приемной на Казаринова налетел Грибанов. Дергая за борта его длиннополого пиджака, нетерпеливо расспрашивал:
— Ну как они там? Ничего ребята? Сговорчивые? Не как наш Аверьянов?
Казаринов
— Ребята на все сто! Особенно секретарь. Нажимайте на него. Не человек, а голубь. Только будьте понастойчивее! В ваши-то сорок восемь!..
На душе у Казаринова было светло. Спускаясь по лестнице, которая, как и час назад, была запружена снующими вниз и вверх штатскими и военными, он никак не мог освободиться от воображаемой комедийной сцены, которая обязательно разыграется, когда секретарь райкома примет Грибанова. А он его обязательно примет.
ЗАПИСКИ
бойца дивизии народного ополчения Сталинского района г. Москвы КЕДРИНА Б. М. (аспиранта Института философии Академии наук СССР)
Если обстоятельства войны (гибель автора этих строк или другие причины) оборвут записи, прошу нашедшего эту тетрадь отправить ее по адресу: г. Москва, Волхонка, Институт философии АН СССР, профессору Ю. Н. Мятельскому.
2 июля 1941 г. Москва!.. Была ли ты такой нервозно-напряженной и лихорадочно-взбудораженной, когда по Старой Смоленской дороге вел к твоим священным стенам свою армию Наполеон?
Горят под бомбами города Украины, Белоруссии, Прибалтики… Севастополь! Черноморская твердыня!.. Нелегкий жребий выпал па твою долю — быть кольчугой на груди России-великана и принимать на себя огневые стрелы!
Лена плакала как ребенок. Рухнули все планы. О заявлении в загс теперь нечего и думать: я ухожу на войну. Наше свадебное путешествие, маршрут которого был продуман до мелочей, стало несбыточной мечтой… В ответ на мои уговоры и заверения, что мы разобьем немцев за два-три месяца, она разревелась еще сильнее: ей показалось это очень долго.
Странно… Лена плачет, а на меня накатился приступ идиотского возбуждения, словно я принял лошадиную дозу допинга. С самого утра на языке вертятся есенинские строки:
…Плачет где-то иволга. Схоронись в дупло. Только мне не плачется — На душе светло…Что это — молодость? Неопытность? А может быть, желание испытать себя на оселке войны?
Наше студенческое общежитие на Стромынке «чем-то напоминает солдатский бивуак. Все ифлийцы, перешедшие на 5-й курс, получили (досрочно!) дипломы об окончании института.
Домой написал, что, несмотря на «белобилетье» (из-за близорукости), пойду в народное ополчение. Думаю, отец благословит. Мать, конечно, поплачет. На то она и мать.
Вчера весь вечер был у Лены. Успокаивал ее.
Вера Николаевна (мать Лены) пришла в двенадцатом часу ночи. Работает в Куйбышевском райкоме партии. Хоть и намоталась за день и нервы взвинчены, а проговорили почти до рассвета. Рассказала такое, что я понял: мой патриотизм романтика-белобилетника с очками в 5 диоптрий поблек перед тем извержением общенародного подъема, которым дышит Москва. Как и в каждом районе столицы, в Куйбышевском тоже формируется дивизия народного ополчения. Стрелковая. В райкоме партии работает Чрезвычайная тройка. Поистине как у древних римлян: Tres faciunt collegium [1] . Вера Николаевна вошла в рабочую группу этого триумвирата.
1
Трое составляют коллегию (лат.).