В огороде баня
Шрифт:
— То-то же! Я за свою Прасковью спокойный.
Евлампий встал, потоптался, скрипя половицами, и вышел в сенцы, потом — на улицу. Воротился он с бутылкой темного стекла, закупоренной резиновой пробкой, и опустился опять па колени в углу.
— Ты чего это?
— Ацетон принес, он мигом краску отобьет.
— Упрямый ты, Евлампий, спасу нет! Ведь опять навоняешь.
— Ацетон, он легкий, не в пример бензину. Улетучивается быстро.
Павел Иванович видел, как снова зашевелились худые лопатки Евлампия.
Директор двумя пальцами приподнял за
— Грамм по пятьдесят, товарищи, не больше. Оно и в самый раз.
— Еще бы маленько, для бодрости духа! — сказал прораб Василий. — К Прасковье разве сходить? Так не даст, я с ней в ссоре, восстал против диктатуры.
— Я же принес! — спохватился Павел Иванович. — У меня есть водка, товарищи. Две бутылки есть!
— Вот это по-нашему! — оживился прораб. — Поллитра на троих — это же смешно.
— Ты ее, Вася, как воду глушишь. Нехорошо! — Евлампий укоризненно покачал головой и подсел к столу посередке, напротив окна.
Вася-прораб упрек Евлампия пропустил мимо ушей, поскольку был весь поглощен сооружением четырехэтажного бутерброда: на кусок черного хлеба толщиной пальца в три прораб нарезал колесиками соленого огурца, поверх огурца положил пласт сала, поверх сала снова колесами лег репчатый лук, и уже поверх лука была густо набросана килька. Бутерброд напоминал небольших размеров утюг. Прораб покосился на творение рук своих ласково, вожделенно и начал следить с хмурым вниманием за манипуляциями директора, разливающего по стаканам «Столичную».
Директор справился со своей задачей играючи, почти не глядя.
Павел Иванович заинтригованно ждал, каким же способом прораб Вася засунет в рот утюг, когда подоспеет момент закусить.
Директор кивком призвал содвинуть стаканы ради знакомства и выпить за здоровье присутствующих.
— Со свиданьицем, — чинно произнес Евлампий и крякнул. — Чтоб, значить, дома не журились.
— И чтоб не последняя была, — добавил прораб Вася и выпил свою порцию без всякого усилия — действительно, как воду. Бутерброд между губ не пролез. Павел Иванович почувствовал облегчение, потому что оказался прав: проглотить такую махину было явно выше человеческих возможностей. Прораб же не растерялся и начал поедать бутерброд слоями, сверху: сперва в дело пошла килька, потом — лук и так далее.
Евлампий опять обреченно поплелся в свой угол, но скоро возник у стола, посапывая: носки он, конечно, погубил — ацетон съел ткань, она развалилась в руках, словно труха. Прораб своей правоты торжествовать не стал (некогда было торжествовать) и лишь скривился, пренебрежительно махнув рукой: чего, мол, с тебя взять, серая ты личность!
— Это — Павел Иванович Зимин, — сказал директор Роман Романович и указал на гостя вилкой с нанизанным на ней куском сала. — Он хочет срубить баню. Настоящую, чтобы в селе такой ни у кого не было.
— Похвально, — сказал Евлампий.
— Поможем, мужики!? — призвал Роман Романович.
— Какой разговор! — с участливостью откликнулся Евлампий. — Без товарищеской подмоги никак нельзя: один,
— Не обратил внимания как-то…
— Вы обратите внимание. Полковник, он праведный человек, а сухая ложка рот дерет. Да и одни он, полковник-то. А размахнулся куда с добром. Грит, внуков у меня много, чтоб на каждого по комнате осталось, когда, значит, умру. Я ему косяки рубил. Ничего мужик, справедливый: заплатил по совести. Одному нельзя. И еще изловчиться надо уметь — где достал, где выпросил, где и украл, не без того. Я вам откровенно, нескрываючи ничего. Сладим вам банешку, ладную и в срок, не горюйте.
Глаза директора сделались лазоревыми и яркими, как у кинозвезды, он подпер скулу кулаком, мысли его витали где-то весьма далеко, где-то в заоблачных высях.
— Ты, Павел Иванович, обратил внимание, надеюсь, на слова, сказанные мною утром.
— На какие слова, Роман Романович?
— Я тебе сказал насчет того, что, кроме работы, я имею дополнительный интерес к этому селу. Именно к этому.
— Что-то в таком роде было, Роман Романович…
— По специальности я историк.
— Знаю.
— Ты не перебивай, Павел Иванович.
— Я весь внимание.
— В чем он состоит, мой дополнительный интерес именно к этому селу? А состоит он вот в чем. По линии общества «Знание» я читаю лекции на тему «История родного края».
— Весьма похвально и любопытно.
— Я в твоих похвалах, Павел Иванович, не нуждаюсь, уж извини.
— Я слушаю…
Прораб Гулькин косился на слоеный бутерброд, гордился, видимо, своей изобретательностью, и деликатно зевал — речь директора его утомляла, потом не мешало бы и выпить.
— В городском историческом музее я, сам понимаешь, частый гость. Творческий подход к делу требует и научных изысканий.
— Похвально.
— Я в твоем поощрении не нуждаюсь, Павел Иванович. Ты уж извини.
— Ничего, — Павел Иванович никак не мог попасть и точку и решил молчать.
— И вот в архиве я наткнулся на бумагу. Это было донесение полицейского чина по инстанции. Копия хранится у меня в городской квартире. Я снял копию. Полицейский чин доносил по инстанциям, что ему удалось, наконец, с божьей помощью и ротой солдат настичь в тайге и убить атамана, беглого каторжанина, некоего Сыча, банду же его частью полонить, частью рассеять. Но суть не в том. Ты почему молчишь, Павел Иванович?
— Весьма и весьма любопытно, Роман Романович!
— Это и без тебя ясно, Павел Иванович.
— Конечно…
— И не в том, повторяю, главное. Полицейский чин доносил еще, что, по достоверным сведениям, Сыч успел зарыть неподалеку от села Красино сто пудов золота.
— Ого! — Прораб Гулькин сильно потряс головой и выронил изо рта кильку, которую до того вяло жевал. — Полторы тонны, вернее тысяча шестьсот килограммов, ничего себе!
— Так вот, по моим прикидам, клад лежит в земле до сих пор.