В огороде баня
Шрифт:
— Лошадей ищут?
— Послал девятиклассников…
— Ты тоже не засиживайся здесь.
— Бутылочка вот еще осталась.
— А остальное?
— Васька покупал, да Прасковья его припутала, за шиворот вытолкала. Сильная женщина!
Тропинка вилась сквозь сосновый бор, как ручеек.
В бору было тихо и благодатно, вверху без живости цвикали птахи, сквозь мощные кроны деревьев пятнами проступало небо, уже напоенное зноем, на гулкой земле золотилась прошлогодняя хвоя, внизу проблескивали шиферные крыши сельской улицы.
— Я ведь, официально если, так со вчерашнего дня в отпуске. По графику у меня
— Да, деревня…
— Я бы и остался в Красино работать, да жена против. И в городе опять квартира, бросать жалко. А здесь мне интересно.
— Понял уже. Ты вчера сочно про клад рассказывал.
— Про какой такой клад? — Роман Романович встал, как вкопанный, косясь через плечо на Павла Ивановича сердитым глазом.
— Который атаман Сыч зарыл.
— Болтал я, значит? Проболтался! Действительно водка — зло. И мужики слышали?
— Слышали.
Директор ударил себя рукой по сухой ляжке:
— Надо же! На тебя я надеюсь, Павел Иванович. Ты — человек интеллигентный, а вот Евлампий…
— Да он забыл, поди, про все.
— Вряд ли.
— Чего ты так разволновался? Или нафантазировал?
— Нет. Но ведь объяви всем, что я клад ищу, дурачком сделают, засмеют. Деревня ведь!
— Деревня. А ты ищешь?
— Ищу, между нами. Мне в Томск срочно скатать надо, в архивах порыться. Ах ты, незадача какая — проболтался!
— По-моему, нечего тебе расстраиваться, Роман Романович.
— Ты здешних мужиков не знаешь.
Потом до самого лесопункта директор туго сопел, шевеля выгоревшими бровями, и не сказал больше ни слова. Павел Иванович намеревался спросить, правда ли, что Роман Романович собирается истратить золото атамана Сыча на Дворец спорта с искусственным льдом, но вопрос такой после некоторого раздумья не задал, опасаясь, что приятель, чего доброго, поворотит назад и никакого леса на баню не выпишется. Павел Иванович, как всякий разумный человек, был немного и дипломатом.
В лесопункте дело обладилось быстро. Роман Романович шепнул что-то человеку в форменном кителе, тот кивнул и позвал из смежной комнаты другого человека, тоже в форменном кителе, и скомандовал:
— Выпиши товарищу. Товарищ лесу просит.
Заплатил Павел Иванович за десять кубометров осинника сущий пустяк — что-то около двадцати рублей.
— Что думаете рубить? — поинтересовался главный, копаясь в бумагах.
— Он думает баню рубить, — ответил Роман Романович, — и по всем правилам чтобы — с предбанником, чайком и всякое такое. Чтобы посидеть можно было, понежиться… Баня, она нужна.
— Без бани нет той утехи, — глубокомысленно сказал главный и положил на угол стола фуражку, которая мешала ему под локтем. — Мне вот тоже свою перебрать надо, валится уже банёшка, отец еще рубил.
— Тебе и карты в руки.
— Все некогда. Срубите, так приглашайте — такое событие отмечать положено.
— За нами не станет! — заверил главного Роман Романович.
Глава третья
Настала пора, наверно, несколько слов сказать о главном герое нашего повествования — о Павле Ивановиче Зимине, учителе словесности.
Павел Иванович на детство свое обижаться не имел
Первым пронзительно острым желанием — иметь проекционный аппарат, чтобы показывать разные фильмы, Пашка Зимин, тощий и лопоухий пацаненок десяти лет, проникся до самого дна своей живой натуры. Проекционный аппарат (он тогда почему-то назывался аласкопом) имел по соседству сын хирурга Эдик. Пашка с согласия родителей начал копить деньги, он рачительно складывал полтинники, десятушки и пятачки в копилку, в гипсового кота, купленного на базаре. Кот был раскрашен свирепо, глаза у него были как две зеленые ягоды, усы длинные, белые, шея обвязана муаровой лентой с бантом. На загривке кота была дырка, куда медяшки падали, будто на тот свет — они исчезали без звука, и кот, заглатывая таким манером средства, паскудно щурился.
Копилка тяжелела, вожделенная цель была уже не за горами, но тут старшей сестре к новогоднему вечеру нож к горлу, приспичило иметь, во-первых, шелковую кофточку, во-вторых, волчью маску, в-третьих, балетные туфли — пуанты. Сестра по поручению совета пионерского отряда должна была танцевать волка из басни Крылова. Денег как назло в доме не было, мать уговаривала погодить до получки, но уговоры были тщетны — сестра села на подоконник и завыла, не переводя дыхания. Пашку завораживали слова «пуанты», «балетная сюита», «совет отряда». Это были слова из другого, недоступного мира, и Пашка, млея от собственного возвышенного благородства, навернул кота молотком по башке. На пол тугой нескончаемой струйкой потеки монеты, потекли мятые рубли и тройки. Сестра вытье тут же пресекла, слезла с подоконника, рухнула на колени и, шевеля губами, начала считать капитал. Выяснилось, что Пашкиных монет хватит на все. Мать мимоходом погладила сына по голове, сестра сгребла деньги в узелок и побежала в магазин через дорогу. Аласкоп таким образом отодвинулся.
Пашке купили второго кота, поменьше, скопленные по малости деньги пошли на лаковые штиблеты двоюродному брату, уже взрослому. Брат прибежал утром, когда Пашка был в доме один, и загоревал, всплеснувши руками: хотел, мол, подзанять до получки несколько червонцев, в магазине обувь выбросили необыкновенной модности, а не хватает малость. Пашка опростал копилку вторично. Брат сулился деньги вскорости вернуть, но слова своего не исполнил. Парнишка же, повздыхав, напрочь подавил в себе желание приобрести проекционный аппарат и фильмы к нему.
В шестом классе Пашка Зимин на пару с сыном хирурга Эдиком приступил к осуществлению грандиозного проекта — они начали строить аэросани. Идея исходила от Эдика, феноменального прожектера. Эдик сказал, что достаточно построить коробку, согласно чертежу из журнала «Техника — молодежи», который Эдик видел своими глазами, поставить помянутую коробку на три лыжины, соорудить двигатель, состоящий из двух шестерен — большой и маленькой, прикрепить к малой шестеренке самолетный винт, и вся система рванет быстрее ветра. Один, сзади, таким образом, крутит винт за ручку на манер мясорубки, второй рулит, куда угодно душе. В любую погоду, между прочим, и по снегу любой глубины. Милое дело!